Одного поля ягоды

Сначала один пузырёк, запечатанный и убранный в сторону, затем второй, потом третий. Том собирал кровь с помощью палочки, пока акромантул смотрел на него восемью немигающими глазами.

— Вы сохраните его? — спросил акромантул.

— Нет, — ответил Том. — Я выброшу её, когда закончу.

— Какое расточительство, — сказал он. — Оно такое свежее…

— Если ты хочешь рыбы, я добуду тебе рыбы, — сказал Том, слишком занятый сбором, чтобы спорить.

— Но я голоден, — заныл акромантул. — И я могу почувствовать, какое оно нежное и тёплое. Такое тёплое, я чувствую, что теку. Оно двигается так, как ничто, что я пробовал раньше. Оно двигается, ах, оно двигается…

И пока он говорил, Том почувствовал под своей рукой малейшее подёргивание мышц на плече русалки — и тогда глаза русалки открылись, янтарная склера с плоским овальным зрачком, и она уставилась на Тома, на его руки, полные хрустальных флаконов, заполненных кровью.

В следующую секунду лодка сильно качнулась, и хрустальные пузырьки вылетели из рук Тома и с грохотом упали на дно лодки. Самого Тома отбросило в сторону, его голова ударилась о край. В голове у него звенело. Во рту был привкус соли и железа. Когда он оттолкнулся, чтобы сесть, лодка всё ещё раскачивалась, акромантул пронзительно кричал с оглушительным визгом, а русалка боролась на скамейке, жабры хлопали, открываясь и закрываясь, открываясь и закрываясь, как ставни в шторм, свободно раздуваемые завывающим ветром.

Её хвост хлоп-хлоп-хлопал, стуча по внешней стороне лодки. В пропитанном кровью хаосе — ведь внутренности лодки были забрызганы винно-красной кровью — стук был единственной степенной вещью, за которую Том мог уцепиться в своём дезориентированном состоянии, пока кровь, его собственная малиново-красная человеческая кровь, стекала из разбитой губы по его подбородку и воротнику.

— Нет, — выл акромантул, суетясь вокруг своего сундука, который Том оставил открытым на дне лодки, но он захлопнулся, когда русалка очнулась и постаралась сбежать. — Нет, нет, нет!

«Заткнись, — подумал Том. — Я не могу думать в этом чёртовом шуме».

— А-акцио, — пробормотал он покрытыми корками губами. Том покашлял, прочистил горло и выплюнул полный рот кровавой мокроты в воду. — Акцио, палочка.

Палочка прилетела в его руку:

— Остолбеней.

Стук прекратился.

Том упал на колени, открыв одной рукой веки русалки, а второй прислоняя палочку к её виску.

Сад ветвей водорослей струился в невидимых течениях Великого озера. Холодная вода, хрустящая, свежая, талая вода, принесённая с далёкой снеговой линии, смешанная с тёплой водой, яркой на солнце и белой пеной на поющем ветру, несущей торфяной привкус отходов сухопутных жителей. Но — здесь, сейчас, высоко сверху, — у поверхности началась необъяснимая дрожь, бормочущий голос диссонанса в знакомой гармонии, почти узнаваемой, но что-то в этом казалось… чуждым.

Беспокойство пришло в виде маленькой коричневой лягушки, и его было легко подавить. Но был еще один источник дисгармонии: посудина на воде, и что-то внутри неё — что-то тёмное и враждебное — зашевелилось.

Было ли это существо ответственно за смену течений помимо обычных вала и волн, которые следовали за восходящей луной и падающими звёздами? За прошлый цикл прилива поток воды изменился, и она приобрела странный солоноватый привкус костяной золы и едкой трясины. Вскоре после этого исчезли клещевидные крабы и гарцующие ракушки, населявшие дно озера…

Том вырвал своё сознание из разума русалки, чувствуя тупую пульсацию приближающейся головной боли. В ушах у него стоял отдалённый звон от удара головой о борт лодки, и писк акромантула, снующего с одного борта лодки на другой, не помогал.

— Обливиэйт, — пробормотал он, стирая кровь, всё ещё сочащуюся из его разбитой губы. Он повернулся к дрожащему акромантулу. — Может, ты прекратишь?

— Мы должны уходить, — сказал он.

— Пока нет, — сказал Том. Он жестом показал на русалку, её верхняя часть безвольно свисала со скамейки. — Мне нужно выбросить это обратно.

— Поторопитесь, — тревожно поторапливал акромантул. — Вода меняется.

С помощью заклинания-другого Том поднял русалку и выбросил её за борт. Она медленно тонула в синих глубинах, за ней тянулась ленточка крови, окрашивающая воду в глубокий фиолетовый оттенок. Том опустил руку в воду, смывая тёмную кровь со своей кожи и из-под ногтей. Он зачерпнул ещё одну горсть воды и смыл засыхающую корку крови с подбородка. Он не мог удержаться, чтобы не размышлять, какая особенность биологии позволяла русалке знать, когда меняется течение. Если их вид был комбинацией получеловека и рыбы, мог ли настоящий человек установить их способность в своё тело с чёткой последовательностью внутренних трансфигураций? Что именно было источником их способности? Была ли это анатомия — или магия?

Грамотный волшебник мог трансфигурировать себя в любое животное, если он мог его достаточно хорошо визуализировать. Если бы у него было детальное знание внутреннего устройства русалки, не должно ли это быть возможным, в теории, воссоздать их врождённые способности? Из брошюр Гриндевальда написанных десятилетиями назад, Том прочитал утверждение этого человека о том, что волшебники по своей природе столь же волшебны, как и любое волшебное существо, с даром, который течёт в их крови и даёт им более долгую жизнь, чем любому обычному маглу. Но Том полагал, если волшебник устал от трансфигураций и хотел вернуться в свою обычную форму — ведь форма волшебника имела природное превосходство, — то он обязан быть достаточно уверен в структуре своей собственной анатомии.

Что-то дрогнуло далеко-далеко под поверхностью озера.

На первый взгляд это выглядело не больше чем отблеском солнечного света в нахлёстывающих волнах. Когда солнце скрылось за стеной клубящихся облаков, появились признаки лёгкого движения: была странность в текстуре и перемене света, будто чёрное одеяло развернули в тёмной комнате. Чувства Тома, пусть и в узости человеческих возможностей, к его досаде, могли лишь различить движение, но не форму.

— Вода меняется, — выдохнул он.

— Значит, пора отбывать, — поторопил его акромантул. — Он приближается!

— Что? — спросил Том резким голосом.

«Кровь моей крови», — услышал он тихое и отдалённое бормотание, которое можно было спутать с дуновением ветра или скрипом потрёпанного погодой дерева лодки.

— Великий!

— Хорошо, — сказал Том. — Мы не можем уйти, пока я не увижу его.

Совокупность всех его злоключений — лодки, лягушек, русалки — служила одной цели: это были средства, чтобы принудить чудовище Слизерина показать себя ему. После начального разочарования с Тайной комнатой Том планировал вернуться в другой день самому. Если он не смог найти легендарного монстра в Комнате, тогда он решил, что выманит его в открытое пространство.

Согласно его внеклассному чтению — и он был приятно удивлён выбором в библиотеке своего дедушки, — поимка крупной дичи сводилась к следованию правильной процедуре. Кабанов надо было окружать гончими, медведей следовало завлекать на наживку и ловить скрытыми силками, крокодилов требовалось протыкать копьём с палубы лодки с выносными опорами, а тигров заманивать живыми козами, привязанными к столбу.

Том считал себя экспертом во множестве предметов, но ни в одном он не был настолько опытным, как в уходе и содержании животных. Он знал животных. Он провёл годы жизни с ними, в дрессировке их. Он провёл бесчётные часы в проецировании собственного сознания в их разумы, пока не оставалось линии разграничения между природными инстинктами и магическим принуждением. Он выучил, что животное, дикий зверь, было движимо самыми низменными побуждениями — черта, которая делала их хуже волшебников и делала слабых волшебников меньшими по сравнению с выдающимися личностями, такими как Том Риддл.