Одного поля ягоды

Том наклонился ближе и упёр свою палочку в грудь Нотта:

— Если бы мы посмотрели на твою кровь, какого бы она была цвета? Была бы она того же оттенка и консистенции, что и моя, или даже Грейнджер? Ты знаешь, что я думаю?

Думаю, разницы не будет. Мы всегда можем проверить, если ты хочешь убедиться.

Том отстранился на пару дюймов и выкрутил свою руку в обратном направлении, отменяя заклинание. Нотт втянул медленный, хриплый вздох между стиснутыми зубами.

— Причина, почему я «трачу своё время», как ты это называешь, на Грейнджер, — сказал Том будничным тоном, пригвоздив Нотта взглядом. Том почувствовал, как по позвоночнику пробежал зуд чужого беспокойства, переросшего в острую тревогу, которая подкатила к горлу, словно желчь…

А затем на него обрушилась череда образов: нависшая тень в углу глаза, огромный отполированный стол в комнате, освещённой свечами, маленький мальчик и царственный серо-белый волкодав, спрятавшийся под столом, покрытая венами рука, перелистывающая ломкие и пожелтевшие страницы старой книги…

Он моргнул, и картинки исчезли.

— Это потому что она понимает значение преданности, — продолжил Том, решая изучить этот странный эпизод в другой день. — Собственно, именно это и делает её исключительной и достойной моего времени — это никогда не было связано с именем, или кровью, или полом. Видишь ли, Нотт, у меня нет свободного времени для тех, кто менее чем предан мне. А тот, кто предан, кто докажет, что он достоин? Я дам им любые привилегии, какие захочу. Это, как я понимаю, и есть признак разумного руководства. Если ты чему-то научишься из нашей небольшой беседы, то, надеюсь, именно этому.

Несколько взмахов палочкой, и воротник Нотта расправился, морщинки ушли с его мантии с мягким облаком пара. Сам Нотт был бледнее обычного, его кожа стала липкой от пота, он осел на пол, но Том ничего не мог с этим поделать. Он отлевитировал мальчика в сторону от двери ванной.

Прежде чем открыть дверь, он на мгновение поправил коробку из-под обуви, которая всё это время была у него под мышкой, и убедился, что её содержимое в полной сохранности.

Лестрейндж и Розье, возвратившиеся в спальню за то время, пока Том беседовал с Ноттом, повернулись, чтобы посмотреть, как открывается дверь ванной.

Розье сидел на своей кровати, разворачивая зелёно-серебряный слизеринский шарф, стёганые кожаные перчатки и шерстяной плащ, лежащий на покрывале. Его шнурки были наполовину развязаны, а кожаные язычки — вытащены, открывая зелёные носки с трепещущими золотыми снитчами. Лестрейндж был в процессе переодевания, его джемпер с номером в команде наполовину натянут ему на голову, в белых забрызганных грязью бриджах для квиддича с тяжёлыми накладками, пристёгнутыми к коленям и голеням. Очевидно, они вернулись с поля для квиддича, где Лестрейндж играл, а Розье болел.

Том стоял в проходе с непроницаемым выражением лица. За ним Нотт неуверенно поднимался на ноги.

Глаза Розье устремились на Лестрейнджа, а затем снова на Тома:

— Что-то произошло, пока нас не было?

— Нотт съел что-то, что не подошло ему.

Нотт ничего не сказал.

— Пожалуй, лучше оставить его одного ненадолго, — Том обернулся через плечо на Нотта, который и впрямь выглядел достаточно болезненно. — Если вам нужно воспользоваться уборной, вы можете пройти через коридор и попросить четверокурсников. Блэк и Мальсибер пустят, если вы постучитесь в их дверь.

— А-а-а, — Лестрейндж простонал. К этому времени он стащил свой джемпер через голову. — Почему ты не можешь просто снять очки, как нормальный человек, Риддл? Я хотел принять душ.

После случая в ванной Нотт установил между ними как можно бoльшую дистанцию, переместившись со своего обычного места за факультетским столом и оказавшись на границе с четверокурсниками. Мальсибер, который присоединялся к пятикурсникам ещё с прошлого года, занял освободившееся место Нотта. Орион Блэк приходил и садился куда хотел: как наследник знатной семьи, он был близким родственником многих старшеклассников, и его приглашали за разные места за столом каждый день.

Вынужденная дистанция Нотта не останавливала его от посещения клуба по домашней работе Тома, который собирался раз в две недели и включал всех обитателей спальни пятого года. Неловкость также не останавливала Нотта от наблюдений за взаимодействиями между Томом и Гермионой в непринуждённой обстановке клуба и более формальной их общих занятий.

Это побудило Тома оценить собственные действия.

Действительно ли он уделял Гермионе особое внимание?

Да, на самом деле, уделял.

Гермиона была Гермионой. Он привык к небольшим проявлениям физической близости, которые они разделяли. Он не возражал против толчков, похлопываний и того, как она прислонялась к нему в конце последнего урока в пятницу днём. Парты были теми же самыми, которые они выбрали в первый год, но с тех пор они оба выросли, особенно Том, чьи колени теперь прижимались к парте изнутри. Контакт был неизбежен, и в нём не было ничего неуместного.

Волочился ли он за Гермионой?

Нет. Нет, не волочился.

Он считал, что «волочиться» — это то, что делали младшие девочки его факультета, надувая губы и разговаривая детскими голосами, будто у них не было гувернанток с шести лет, чтобы научить их, как подписывать друг другу карточки приглашений на танцы на официальном французском. Том перестал заниматься в Общей гостиной, потому что там всегда было несколько групп девочек, которые не делали ничего, кроме как хихикали, украдкой смотрели на него из-за учебников и подначивали друг друга подойти и задать ему вопрос об их факультативном предмете третьего года.

Его соседи по спальне находили забавным наблюдать, как тринадцати- и четырнадцатилетние девочки краснеют и волнуются, когда Том смотрит в их сторону, и попросту комичным, когда одна из них спотыкалась на ровном месте и падала на лицо. Это было не так смешно для Тома, который как присутствующий староста должен был сопроводить её в больничное крыло под вздохи и зависть одноклассниц. Возможно, они думали бы иначе, если бы Том был не просто равнодушен к их ухаживаниям, ведь более чем несколько девушек были чистокровными, а все их четверо бабушек и дедушек — волшебными. (Они не были из «Священных двадцати восьми», те девушки могли выглядеть, но они никогда бы не стали настолько дерзкими, чтобы позволить себе брак с человеком с магловским именем, который в лучшем случае был полукровкой.)

Нравилась ли ему Гермиона?

Было много способов ответить на этот вопрос, потому что чувства Тома к ней были… Сложными.

Он наслаждался её обществом, не ожидая платы или обязательств. Время, проведённое в присутствии Гермионы, было полной противоположностью скучным вечерам, которые он отбывал в кабинете Слагхорна, притворяясь благодарным и приятным, пока одним глазом следил за песком в песочных часах, отсчитывая минуты до вежливого ухода.

Он также находил её привлекательной на глубоко бессознательном уровне, чего не замечал приблизительно до последнего года. В этом не было никакого волоченья, но когда Гермиона заплела волосы в косичку и перекинула её через плечо, взгляд Тома сразу же привлекли маленькие бугорки на её шее, когда-то скрытые, но теперь открывшиеся. Один, два, три, четыре — он пересчитал их, равноудалённые кости позвоночника, прежде чем они скрылись под белым накрахмаленным воротничком её форменной блузки. Это было манящее зрелище, выходящее далеко за рамки вульгарности простого возбуждения: он был одновременно очарован и недоволен подтекстом, который содержала такая демонстрация.