Огола и Оголива

–Аллочка, – раздражённо, еле сдерживая себя, сказала Захарова, – уйди, пожалуйста, мне работать надо.

На улице было мрачно, голо. Как в начале 90-х. Всегда мне было тоскливо в это время, всегда одиноко.

А уж как бабки с дедками после объявления активизировались! Я хотела стать разведчиком, и мне пришлось теперь дешифровальщиком работать. Вот противный седой дед на углу у магазина:

–А где здесь пенсионный? В газете писали…

И я расшифровала, что он ищет наш штаб.

А во дворе соседнего дома – ненормально весёлая бабка, похожая за злую колдунью Бастинду, кричит играющим детям:

–Мальчики, а где здесь пенсионный?

Да они и слова-то такого не знают! И почему все зовут Общество вкладчиков так, это же неправильно!

Я же в ужасе ждала вечера: вот придёт, как всегда, бабушка, а она любит докладывать, доносить, потребует предъявить сберегательные книжки, а у меня их нет! Она уже прибегала в обед, спрашивала, где они.

И точно. Бабушка явилась с проверкой в семь вечера, зашепталась в коридоре. Она тут же ушла, и мама ворвалась с криком:

–Ты зачем это книжки взяла? Что ты лезешь, куда тебя не просят? И ты веришь? Я – не верю! Это– не твоё дело!

–Я взяла, чтобы отксерокопировать.

–Да-а? И откуда у тебя деньги?

Но Бог миловал, и она не попросила меня их предъявить. В этот сумрачный позднеосенний день мама всё-таки нашла мне работу:

–Сегодня Эвелина спросила, не нужна ли тебе какая-нибудь работа. И я сказала: «Хорошо бы устроить её в библиотеку». И тогда она стала звонить Сидоровой, председателю Комитета по культуре. Представляешь, Ал, они с ней – как сёстры!

–Да, это очень хорошо,– вяло попыталась я настроить себя.– Пусть и гроши, но – свои.

Работать в библиотеке мне совершенно не хотелось, но я не смела ослушаться, имея за собой чувство вины. А мама что-то очень уж зацепилась за эту идею.

А назавтра всё было нормально: в Пушкино ксерокс работал, Татьяна Ивановна копии сделала, книжки привезла, а я вернула бабушке её обесценившиеся сокровища.

***

В последний день октября я по-свойски, как к себе домой, словно бы они были мне тётушкой с двоюродной бабушкой, зашла в штаб партии. Там были и Соколова, и Захарова. Первая ожидала посетителей, а вторая возилась в дальней комнате. Только сегодня, на мою беду, они решили меня повоспитывать, а может, просто выжить из своих владений, чтобы я им больше не докучала.

–Ну, Алла, как дела? – спросила старушка.

–Плохо!

И стала жаловаться на жестокость матери, одиночество и подписку о невыезде.

–Что же тебе так в Пушкино понравилось? – удивлялась Соколова. – Ты лучше съезди в Сергиев Посад или Абрамцево.

–А как туда попасть?

–А поезд есть на Сергиев-Посад. Тань, ну что это такое! Совсем девчонка к жизни не приспособлена! И мальчика у тебя нет! Человек дожил до восемнадцати лет только чтобы узнать, как куда доехать! А годы идут, их не вернёшь. Ты маме скажи: у меня жизнь – одна, и у тебя – одна.

А потом они накинулись на меня, что нельзя сидеть без дела. Я не стала говорить про библиотеку, потому что это ещё было вилами на воде писано.

–А вот моя внучка, Аллочка, учится в колледже!

–Люд, но ведь сколько ты ей копила на этот колледж! Ал, вот пошла бы ты сразу после школы на курсы и работала бы уже бухгалтером! Твоя мать может заплатить?

–Нет, не может.

–Аллочка, а ты какой язык в школе изучала?

–Английский.

–Люд, да ты что ерунду говоришь, она что, переводчиком пойдёт?

–Но я же пробовала стать дворником, а меня не взяли!

–Ну да, дворником, это, конечно, для пенсионеров. Было бы тебе восемнадцать лет…

–Я вообще никогда не хотела взрослеть.

–Что же, так и хочешь навсегда остаться пятнадцатилетней?

–Почему именно «пятнадцатилетней»?

–Давай, Аллочка, взрослей.

–Слушай, Алка, а сходи-ка ты в республиканский колледж! Там на бухгалтеров обучают.

–Таня, там такие хорошие люди! – с придыханием сказала Соколова.

Колледж в моём понятии было что-то страшное, какой-то отстой.

–Мне жаль тебя, – выдала Соколова.– Такая девчонка пропадает! У тебя больные глаза. Давай выздоравливай! А о том, что сейчас не важно, ты подумай на досуге. Жду тебя с хорошими вестями.

И я поняла, что путь мне туда теперь заказан, потому что ожидаемых вестей я не могла им принести. Я, болтающаяся без дела, просто оскверняю их собой, таких серьёзных и занятых. Идти проситься на учёбу в середине учебного года! Правда, в учебном центре, бывшем ПТУ, а уже в наше время – инновационном колледже, было много нереально дорогих курсов токарей-пекарей.

Но я как-то по инерции пошла искать этот самый колледж. Но города тогда я не знала вообще, кроме небольшого пятачка. Я покрутилась у старых домов рядом с площадью и пошла обратно. Было мерзко, грязно, противно.

***

Первого ноября всё растаяло. Как же противно капает оттепель, стуча о наличник, как по мозгам, – китайская пытка! А я проплакала всю ночь из-за своей выдуманной любви к бородатому торговцу газетами.

Вечером родители распили бутылку водки, и мама очень наигранно запричитала о своей плохой работе:

–Володь, там темно, там гаражи! Ты понимаешь, что мне – страшно!

Отчим угрюмо молчал. Да и чем он мог помочь, если его жена, как и он, ничего не достигла в жизни?

Мама и бабушке требовала найти ей работу, как будто она– не простая уборщица, а начальник бюро по трудоустройству. Бабушка отыскала ей место бухгалтера в продуктовом магазине, но мама побоялась туда идти, чтобы не стать материально ответственной. А ещё– в умирающей больнице на Загорянке. Но когда я спросила, когда же ей выходить на новую работу, она затрясла губами: «Ты что?! Молчи! Совсем уже!»

А я так и не поняла, что это было.

И тогда я вышла и объявила, хотя всё уже было кончено, что для меня есть хорошая работа в Москве, на Кропоткинской:

–Зарплата – три миллиона, проезд оплачивается.

Так я хотела подготовить маму, что, как поёт сейчас шансонетка Любовь Успенская: «Пришла пора, не избежать, пора тебя мне отпускать».

Разумеется, мама завизжала:

–Такие деньги просто так не платят! Кропоткинская, это очень далеко, на другом конце Москвы! Ты что, совсем ненормальная? Я с четырнадцати лет ездила в Москву, на Красносельскую, знаешь, как я уставала? Я вставала в четыре утра, я ехала в электричке одна! Там одни и те же мужики играли в карты, и я подсаживалась к ним, чтобы не было так страшно! И они мне говорили: «Зачем тебе это нужно, – ездить в такую рань в Москву?»