Охота на охотника
Шрифт:
Она ударила, как ее учили.
Снизу вверх, целясь в мягкий живот, вдавливая коротенький ножик, не думая о том, что сил не хватит... вовсе ни о чем не думая. И бездна отступила. А женщина покачнулась.
Она стояла.
Удивленная.
Пораженная даже... стояла и держала Лизавету за волосы. Точнее уже держалась, потому как в животе ее торчала кривенькая рукоять самодельного ножа. И женщина трогала ее свободною рукой, трогала, точно так и не могла поверить.
– С...сука, - сказала она, а Лизавета оттолкнула ее, высвобождаясь. И поспешно отошла от края, потому как мало ли, вдруг да соберется
– Он не заслуживает... счастья не заслуживает... все равно... достанут... я завещала, чтобы мучился... он проследит, мальчик мой... он...
Она вдруг замолчала.
Встрепенулась.
И одним рывком, каким-то безумным, ломаным, словно телом этим завладела совсем иная, нечеловеческого свойства сила, добралась до края. Села. И засмеялась.
А после рухнула в бездну.
И наверное, это было страшно, а еще безумно, потому как иначе не объяснить, почему Лизавета засмеялась тоже. И даже желание возникло последовать.
Острое такое.
Чужое.
Но с ним Лизавета как-то справилась, а со смехом вот не смогла.
Глава 19
Глава 19
Стрежницкий растерялся.
Вот ведь.
И сам звал, если подумать, только не надеялся особо, что придет. А она взяла и пришла, села у окна, разглядывает этак, с насмешкой скрытой, только вот не обидно.
– Гм... доброго дня, - молчание становилось невыносимым, зато память благодарно попритихла. Авдотья же кивнула и уточнила:
– Женишься?
– На ком?
– счел нужным поинтересоваться Стрежницкий, а то ведь мало ли...
– На мне, само собой. Я папеньке отпишусь. Только сначала повенчаемся, а то еще пришибет на радостях...
– Авдотья потерла кончик носа.
– Но он отходчивый... поорет и успокоится.
Стрежницкий кивнул.
Точно.
Отходчивый.
На Авдотью, может, и поорет, хотя... нельзя на нее орать. Она же еще дите совсем, если разобраться, вот и набрала себе в голову.
Свадьба.
Любовь.
И понимать не желает, что, хотя свадьбу сыграть - дело недолгое, но для любви Стрежницкий не приспособлен. Нет, он умеет быть обходительным и всякие глупости говорить, до которых женщины охочи. Притворяться милым.
Играть в возвышенные чувства.
Но только играть. Да и то... раньше он хотя бы в зеркало на себя глядел без отвращения, а теперь что? Этакую рожу каждый день поди-ка, вынеси.
– Зачем тебе?
– он поерзал.
Как-то похолодало, что ли? Впрочем, в этих покоях и в самую жару было прохладно. Однако вот потянуло сквозняком по ногам, будто дверь заскрипела, и вздох раздался такой, горестный.
Авдотья не шелохнулась.
Не услышала?
Стрежницкий поднялся, придерживаясь за подлокотник массивного кресла.
– Зачем? Может, я в тебя влюбена.
– Пройдет, - он сделал осторожный шаг, стараясь выглядеть неуклюжим. Вздох раздался вновь. Авдотья же... определенно, не слышит.
– Уже десять лет не проходит, - буркнула она, потянувши за хвост шелкового шарфика, который змеею обвивал тонкую ее шею.
Потянуть бы.
Осторожно сперва... она удивится, а потом испугается.
– Может, ты просто плохо меня знаешь?
–
Плохо?– Автодья следила за ним превнимательно.
– Я знаю, что ты редкостная скотина, что ни чести, ни совести... во всяком случае, так говорят. У нас в гарнизоне один... поручик... очень честный человек, совестливый, да... его всем в пример ставили. А что жену колотит почем зря, так это потому как она не соответствует светлому образу, позорит тем, что дочек рожает.
Платочек ласкал бледную кожу.
Ну же, это будет интересно. Это будет почти как прежде... ему ведь понравилось тогда? Смотреть, как она задыхается, как боль искажает черты лица, как утрачивают они всякое сходство с человеческими.
– А ты вот, хоть и скотина, но не слышала, чтобы кого-то пальцем тронул.
– А если не пальцем?
– Не пытайся казаться более пошлым, чем ты есть, - поморщилась Авдотья.
– Я ж в гарнизоне росла, думаешь, не наслушалась... всякого?
– От кого?
– Хватало, - она отмахнулась.
– Дураков везде есть. От некоторых и папенькин чин не спасет.
Стрежницкий кивнул, сделав заметку поискать в том растреклятом гарнизоне дураков, а как найдет... кривой или нет, но руки, небось, дело не забыли.
И еще шаг.
Остановиться, будто бы дыхание переводя... и глядеть... этому фокусу его Михасик научил, которому случалось на паперти стаивать. Один глаз влево глядит, другой - вправо, и рот приоткрыть. Выражение лица получается на редкость дебильноватое, если еще слюну пустить, то никто и не подумает, что дурачок блаженный вовсе не так уж блажен.
Слюну пускать Стрежницкий поостерегся.
Авдотья же моргнула, но и только.
– Сам подумай, - спокойно продолжила она.
– Жениться тебе все равно придется, и ты наверняка об этом думал. Искать станешь. Найдешь какую дуру, которую родители без приданого пристроить рады будут. Она тебя в слезах о своей загубленной жизни утопит.
И еще шаг.
Кресло.
Спинка высокая, Авдотья же сидит прямо, руки на коленях сложила, только вот под левой поблескивает металл короткорылого револьвера. В глаза глянула и усмехнулась.
Вот же, бесова девка!
– А мне папенька тоже кого-никого подыщет... еще год-другой даст погулять, а там тетка с него не слезет. Будет пугать, что старой девой останусь. И осталась бы. Невелика беда, но нет же... и ладно, если муженек попадется разумный, а то же ж всяких хватает. В иных дури куда больше, чем в тебе...
От нее пахло свежестью.
Грозой, которая приходит с севера. Косматыми тучами и ветром. Запахом хвои, что становится тяжелым, навязчивым, будто предупреждая о скорой буре.
...а в голове билась навязчиво чужая мысль:
– Убей.
Будто на ухо шептали. И стояла она, проклятая его невестушка, за плечом, и чувствовал Стрежницкий и присутствие ее, и тяжесть руки, и холод исходящий, и невозможность всего этого. Чувствовал...
Он медленно наклонился, опираясь на кресло.
– Так женишься?
– уточнила Авдотья.
– Поверь, я куда лучший вариант, нежели Лизавета... тем более, что на нее князь глаз положил, а он своего не упустит.
– Женюсь, - пообещал Стрежницкий, рывком опрокидывая кресло вместе с Авдотьей, и она, кувыркнувшись, ловко, по-кошачьи, встала на ноги.