Охота на охотника
Шрифт:
Кровавый, стало быть...
Митька скажет, что репутацию такую грех не использовать. Используем-с... в хозяйстве все пригодится, даже дерьмовая репутация.
– А просто чтобы... по-человечески... я с Хеленой. Запомни... Дубовая улица, седьмой дом... она... я занимался, как целители велели... заставлял ее вставать. Водил. Купал. Я... заботился о ней. Только... она все одно слабой будет. И растерянной... и не позволь ей глупость совершить. Обещаешь?
– Если выйдет, то не позволю.
Лешек старался не давать несбыточных обещаний.
– Хор-рошо...
Он все-таки захлебнулся кровью, уже густой, почти черной.
А потом осел на пол.
И шапка с ним. Она при падении не слетела, но наползла на лицо, впилась в него грязным обтрепанным мехом, присосалась накрепко. И Лешек, лишь тронув золотой купол, украшенный золотым же крестом, руку убрал.
Жертва была принесена.
И жертва была принята.
Оставалось надеяться, что все не зря...
...а Митьке поставить на вид, что у него за контора... и сам он... вона, какой-то проходимец про зазнобу рыжую ведает больше, чем Митька с его сотоварищами.
Главное, чтоб и вправду вернулась, где бы она не оказалась.
Лешек дождался, пока шапка насытится и, отвалившись, съедет в стороночку. Подняв ее, потяжелевшую, он вернул шапку на каменный постамент и, покачав головой, сказал:
– Что ж ты так-то? Могла бы и в живых оставить. Неужто мало тебе было?
За плечом будто вздохнул кто-то, с укоризной: мол, зря ты так, змеев внук. Неужели не понимаешь, что не всякая жила - золотая, и не вся кровь годится, чтобы путь открыть.
Да и равновесие хранить надобно.
Откудова ушло, там ныне и прибыло. И сие справедливо есть.
Пусть так.
Лешек склонился над телом, раздумывая, тут его оставить или выволочь из сокровищницы? Впрочем, стоило коснуться, как тело вовсе рассыпалось пылью, а та легла на камень, чтобы в камень и уйти.
Вот оно как...
Может, и к лучшему.
Поднимался он с тяжелым сердцем, и было искушение шаг замедлить, постоять еще немного в тиши подземелий, а то и вовсе к матушке заглянуть, проверить, как она... линька до сроку - дело нехорошее. У Лешека самого время подходит, вон, на спине шкура чесаться стала, а это найвернейшая примета.
И если он вдруг... задержится.
...есть еще камень с личиной. Отец найдет, кому всучить, а Лешек... заслужил отдых в тишине. У него, между прочим, душа болит, любовью обманутая.
Нет.
Он заставил себя идти быстрее.
А по лестнице вовсе бегом поднимался, и уже наверху, встретивши гвардейца в темно-зеленой форме, выдохнул. Стало быть, отец и в городе управиться успел, и во дворце порядок навел.
Лешека пытались остановить трижды.
Еще несколько раз просвечивали камнями, опасаясь, что он - это вовсе не он, а некто, нагло царевичеву личину сперший.
– Вы уж извините, - молоденький маг в мятом платье смахнул пот.
– Столько умельцев вдруг отыскалось... и у всех причины.
В бальной зале было пусто.
Почти.
У стены вытянулись вереницей тела. Их складывали
аккуратно, теперь уж вправду не делая различий ни по чину, ни по возрасту, ни... пока тела не прикрывали, и потому смотреть на них было горько.– Сколько?
– тихо спросил Лешек, и подошедшая Анна Павловна погладила его по плечу, утешая. А у него появилось преогромное желание сгрести ее в охапку да и уткнуться лбом в живот.
Чтобы как в детстве.
Чтобы не страшно.
– Здесь - больше двух сотен... большей частью те, кто хотел воевать...
А и она ранена, пусть и держится прямо, но Лешека не обманешь.
– Подите-ка к целителю.
– Лешенька, - Анна Павловна глядела с укоризной.
– Заняты они. Знаешь, сколько пострадавших? Там огневик в оркестровую яму залетел. А вон, поглянь...
Она указала куда-то вглубь залы.
– Ветряное копье балкончики обвалило. А на них одни девицы... наши-то с большего прикрывали, но сам понимаешь, в подобной суматохе...
...девочка, застывшая на полу, смотрела с немалым удивлением. Будто поверить не могла, что бал, к которому она так готовилась, вдруг обернулся этаким страхом.
Лешек присел и закрыл ей глаза.
– Эти-то почти всех своих перед атакой вывели. Наши тоже сумели, не всех, но тоже изрядно- Анна Павловна стояла тут же, прижимая платочек к носу.
– Не обращай внимания. Это обыкновенное переутомление. Пройдет.
– Раненые...
– Одовецкие ими занялись... ты поговори с Властимирой. Слишком много в ней силы, чтобы позволить ее впустую тратить. У монастырей свои целители найдутся.
Вдоль стены шел старик.
Странно шел, хромая на обе ноги. Он то и дело останавливался, поводил руками, будто разгоняя невидимое нечто, порой нагибался, причудливо изламываясь всем телом, и касался пола ладонями.
– Бужев, стало быть, - Анна Павловна глядела преравнодушно.
– Он крепко помог, когда эти... чары бросили... на девочек... живыми щитами закрылись, сволочи... а наши побоялись бить. Я, говоря по правде, подумала, что уже все... Вышняту задели... а Бужев вышел. Рукой махнул и заговоры их рассыпались. Другую поднял... вон там, видишь, совсем в стороне... кто попытался дедушку обидеть.
Лешек хмыкнул.
Да, некоторых дедушек обижать не след.
Авдотья сидела, держа за руку человека, который не был мертв, но и живым его назвать язык не поворачивался. Она слышала, как медленно, тяжело бьется сердце и думала, что, наверняка, если она руку отпустит, то сердце остановится.
И может, к лучшему?
Папенька этой ее любви не одобрит.
Тетка... плевать на тетку и на кузину тоже. А вот папенька, он не одобрит. Лезут же в голову глупости всякие... и может, это не любовь. Авдотья ведь никогда не влюблялась, чтобы как в книгах, до томности, до коленей слабеющих.
И в обморок ее падать не тянуло.
Не терзало престранное желание писать стихи или хотя бы в прозе, но чтобы ему, иносказательно признаваясь в собственных чувствах. Письма, само собой, ждал бы камин... все сжигают.