Окно в Полночь

Я не нашлась с ответом. Вернее, один ответ был. Что он сумасшедший. Абсолютно. Начиная с бомжовского внешнего вида и вопроса о Боге и заканчивая, собственно…

Двоюродный дед, нынче одетый в чистую рубашку и домашние брюки, тонко улыбнулся и добавил:

— И сейчас поверить нам было бы труднее. Намного. Ты бы считала нас ненормальными, а им верить нельзя, не так ли?

— Можно, — возразила я и почему-то посмотрела на Серафиму Ильиничну. И покраснела. М-да, Вася. Можно-то можно, да сложно… И смущенно уткнулась в чашку.

Мой собеседник добродушно рассмеялся:

— Ненормальный ненормальному рознь, Василек. Мы, писцы и работающие с сущностями, — мы другие. А Сима… — и, посуровев, вздохнул: — Все, что о ней говорят, — правда. Но ее основа мало кому известна. Ты ешь-ешь. А я расскажу. Только прежде… Ты поняла, что не в книжке дело? Что всё рядом?

Я невольно вздрогнула. Так и Валик сказал… И кивнула.

— Аушу за тобой я не зря отправил. И не зря она сказала, что рядом с Игнатом ты в опасности. Он сказал, что я старый трусливый маразаматик? А Игнат — безрассудный, жадный и легкомысленный идиот, — и мрачно посмотрел на меня из-за кустистых бровей. — На него работает несколько писцов, Василек. И всегда работало. И один из них мог посчитать тебя помехой. Как когда-то помехами стали и Дуся, и Серафима.

Я поперхнулась печенюшкой. Серафима Ильинична — писец?.. Да ладно! И снова покосилась на хозяйку квартиры. Та сосредоточенно раскладывала очередной пасьянс и что-то бормотала себе под нос.

— Это старая история. Очень старая и очень темная, — Владлен Матвеевич откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. — Отец мой воспитал многих писцов. Мы — потомственные, Василек, знания передавались из поколения в поколение. И деды следили за непрерывностью строго. Каждый, даже из дальних кровных, даже из пришлых, каждый, кто попадал в тень дара, обязательно обучался — жизнь непредсказуема. Но потомственных семей немного. Больше тех, кто… с ума сходил, не понимая, чем владеет. И целые поколения пропадали. Отец мой находил начинающих и очень многое им давал.

Я молча грызла хворост и внимала.

— Мы учились наравне с писцами. Каждый из нас был потенциальным носителем, но дар достался Дусе. Сейчас я понимаю отцовский выбор — она была самой рассудительной и умной. А тогда, когда его не стало… Как вы, молодежь выражаетесь, психанули мы. Разругались с Дусей в обиде на отца. Игнат особенно бесился — верил, что дар у него в кармане. Он за Дусей старший, — пояснил мимоходом. — За ним — я, а за мной — Кеша.

Кивнув, я налила себе еще чаю. Серафима Ильинична намудрила с раскладом и невнятно ругалась — то ли с картами, то ли с самой собой.

— Мы с Кешей долго обижаться не могли — на сороковой день после кончины отца пришли мириться. И помогать. Дуся очень активным живописцем была — каждый месяц новые рассказы и новые сущности. Даже из стихов ухитрялась их выманивать. Они всю квартиру заполонили. И работать мешали. Нам отец завещал помогать — и писцу, и сущностям. Привязывать к себе, находить им источники силы для подпитки, языку учить, расспрашивать. А Дуся по нашим рассказам подыскивала им подходящие миры.

— И открывала окна? А почему именно… окна?

— А что есть сущность? — он заразительно улыбнулся. — Бабочка, случайно залетевшая в наш мир. Помечется по комнате — и к окну, к источнику света и свободы. Тяжело им здесь. Низшие худо-бедно обустраиваются, по серединным — один из ста выживает. А для высших здесь ад. Ни тела, ни силы толком. Серединных всегда первым делом спасали, высшие — редкость. Только очень опытный и сильный писец сможет их вытянуть.

— А Игнат Матвеевич?

— Он… пошел своей дорогой. Сначала с дусиными сущностями, а потом с парой писцов — из отцовских учеников — сошелся. И завел свои дела. Без оглядки на последствия. И поставил под угрозу и себя, и нашу семью, и тайну существования писцов. Многие ненужные люди из-за него про нас узнали. И про силу сущностей. Дуся рассвирепела тогда. Она редко срывалась, но Игнату всыпала сильно. Заставила его порвать все связи, раздать долги и залечь на дно. А нам… подчищать за ним пришлось. А Игнат, дурак… — мой собеседник тяжело вздохнул. — Ничему не научился, ничего не извлек. Только Дуся отвлеклась, как он опять за свое. И снова до беды.

Подробностей двоюродный дед не раскрывал, да и мне не шибко хотелось знать. Быстрее бы к моей ситуации перешли.

— Игнат поумнел, когда очнулся в больнице едва живым. Только защитник и спас, а не будь его… Он разбежался с писцами и подмазался к Дусе. А сестра его пожалела. Подбрасывала ему сущностей — из тех, для кого окна не находились, а он вел себя смирно. А потом Дуся начала… сходить с ума.

Я напряглась и отставила кружку. Та-а-ак…

— Я сразу понял, в чем дело. Понимаешь, Василек, есть такие, как ты или Дуся. Для вас есть реальность и есть работа, а остальное — между делом. Сестра была штучным специалистом — знала десять древних языков, и тем зарабатывала. А есть писцы, которые ничего не умеют. Только писать. И продавать результаты своих трудов. Все результаты. И тексты, и…

— …сущностей? — я побарабанила пальцами по столу. — Работорговля потусторонним?

— Свести с ума конкурента, — Владлен Матвеевич смотрел перед собой. — Подсунуть парочке богатеев визитку психолога, а потом подослать к ним низшего. Пусть он не виден, но, силой напитанный, материален. И в зеркале может отразиться. Оба богатея со всех ног побегут «лечиться» к тому, кто уже знает суть «проблемы». Игнат сильно поднялся на таком мошенничестве. И сущности ему были необходимы. Без них он пшик, пустое место.

— И бабушка соглашалась? — не поверила я. — Это же негуманно!

— Есть такое понятие, Василек, как неизбежное зло, — двоюродный дед встал, проковылял к окну и приоткрыл створку. — Я покурю, не возражаешь? — и ловко вытряхнул из пачки сигарету. — Игнат — это наше неизбежное зло. Откажись Дуся — он взялся бы за старое. А так… — он выпустил из носа дым. — Так сестра «сдавала в аренду» ненадолго умных и проверенных существ. На неделю-две, пока она им путь домой ищет. А Игнат, как и обещал, не перегибал с мошенничествами палку.

— И? — я поняла суть проблемы, но хотелось услышать подтверждение.

— Вероятно, один из бывших «сотрудников» Игната решил заявить о себе. Один из тех, кто больше ничего не умеет, но хорошо жить хочет. То, что происходило с Дусей… Ее жизнь… переписывали. Из ниоткуда появлялись «друзья», о которых она знать не знала, а настоящие — пропадали бесследно. Защитники, которых она дарила друзьям и семье… или теряли силу, или исчезали. Полгода она сходила с ума. Мы с Кешей были рядом, но…

Я чихнула, поежившись от холода. Черт, а похоже…

— А соседняя квартира, где дядя Боря живет, она чья? Ваша?

— Кешы, — кивнул мой собеседник и потушил сигарету. — Мы ее сдаем Борису. Он приезжий. Сам из деревни из какой-то, но когда мать сильно заболела, в город перебрался. Мать — в больницу, а сам — сюда, чтобы рядом с ней быть. А нам — деньги на больницу. Кеша… не в себе. Он до сих пор верит, что Дуся жива — видит ее повсюду, разговаривает с ней… И очень боится.

— А Серафима Ильинична?

Та по-прежнему раскладывала кары, изучала полученное, ругалась, смешивала пасьянс и снова начинала. Только выцветшие глаза с каждым новым раскладом блестели все лихорадочнее.