Окрестности сорока

Действительно, после каждого такого сеанса моральное самочувствие Васечкина заметно улучшалось, и мрачные мысли отходили куда-то на второй план. Он в отличном расположении духа возвращался домой, бодро шагая по плохо освещённым московским улицам - и в хорошую погоду, и, когда ледяной дождь заливал за воротник, или сверкающие снежные вихри обжигали лицо. Однако, приобретённое состояние эйфории довольно быстро (обычно уже следующим утром) покидало Васю.

Кубышка часто говорил своему пациенту, что тот не может выйти из невроза навязчивых страхов из-за того, что слишком много внимания уделяет собственной персоне.

– Надо переключить ваше внимание на кого-нибудь или на что-нибудь другое, - внушал психотерапевт.
– Вот посмотрите, например, по-настоящему творческие люди (известные учёные, художники, писатели) реже страдают нервными расстройствами, - потому что всё время заняты, увлечены своей работой. У них просто нет времени для самоанализа. Если вас не захватывает работа, - найдите себе другую сферу концентрации внимания: отправляйтесь в путешествие или заведите любовницу. Кстати, - о любовницах..., - сколько лет вашей супруге?

– Она на два года моложе меня, - отвечал Васечкин.

– Ну вот, видите, - вы живёте почти со своей ровесницей, - так же, как и я - старик - и жена у меня - старуха. Найдите себе молодую бабу, - лет восемнадцати, - это и вас омолодит. По себе сужу, - чем становлюсь старше, тем более тянет на молодух. Вот в последнее время уже совсем докатился, - девочки-подростки стали нравиться.

И психотерапевт подмигнул нашему герою снова ставшим на секунду бутылочным глазом.

III

Доктор Кубышка был не совсем прав, - работа, по большей части, увлекала Васечкина, однако, временами - достаточно редко - могла вселять в него и полное равнодушие, и даже отвращение. Ничего удивительного, - творческие кризисы случаются со всеми мыслящими натурами!

Наш герой состоял на должности научного сотрудника в лаборатории, занимающейся жидкими кристаллами, в довольно крупном исследовательском центре Академии наук - Кристаллологическом институте, директор которого - академик Моисей Абрамович Шмайдерович - был хорошим знакомым Васиного отца. Научным руководителем диссертации Васечкина являлся сам заведующий лабораторией (или, короче, - "завлаб") профессор Никита Никитич Чесноков - флегматичного вида, полный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, - на половину русский, а на половину чукча. Он одевался чаще всего в потёртую, чёрную кожаную куртку и засаленные, мятые брюки, и всегда носил очки с жёлтыми, круглыми стёклами, в тонкой стальной оправе, скрывающие его несколько выпирающие скулы и слегка раскосые глаза. Говорили, что Чесноков сильно талантлив, поэтому - не случайно в своё время (лет двадцать назад) академик Шмайдерович пригласил его к себе в институт из провинциального университета на севере России.

После защиты Васечкин продолжал работать вместе с Никитой Никитичем и опубликовал в соавторстве с ним несколько статей в солидных научных журналах по материалам своей диссертации. Писал, статьи, конечно, Вася, а профессор Чесноков только бегло проглядывал текст и изредка делал обгрызанным красным карандашом кое-какие поправки на полях. Действительно, Чесноков мало вмешивался в кухню лабораторных исследований, предоставляя двум десяткам своих сотрудников относительную творческую свободу; а сам занимался литературной деятельностью, - писал очередную монографию.

Люди, долго проработавшие с Никитой Никитичем, также знали, что тот не любит учёных разговоров, поэтому старались не слишком донимать его научными вопросами. Однако, зелёные, молоденькие аспиранты и, особенно, аспиранточки часто попадали впросак, прося маститого профессора объяснить им что-нибудь по науке. В таком случае Чесноков сначала внимательно выслушивал вопрос, а потом обычно лаконично отвечал: "Читайте меня", что означало, что он советует заглянуть в свою бессмертную книгу "Что такое жидкие кристаллы?" Считалось, что таким способом он стимулирует у молодёжи творческую самостоятельность.

Никита Никитич очень любил выпить, и, можно даже сказать, был настоящим алкоголиком. Приходя утром в свой лабораторный кабинет и садясь за массивный, дубовый письменный стол, покрытый толстым куском плексигласа, он тут же извлекал из маленького металлического сейфика объёмистую колбу со спиртом и наливал себе полный стограммовый мерный стаканчик. Приняв одним махом, не закусывая, отмеренную дозу алкоголя, Чесноков сразу взбадривался и мог уже, как он сам говорил, "творить целый день". Женский персонал лаборатории - существа сердобольные - считали, что Никита Никитич начал пить после трагической смерти своей первой жены, которая страдала психическим расстройством и повесилась на бельевой верёвке в ванной комнате. Тому уже минуло больше десяти лет, и теперь профессор был женат во второй раз на тихой провинциальной женщине, много моложе его, с которой вместе воспитывал свою дочку от первого брака - тринадцатилетнюю Катю. Мужики же утверждали, что Чесноков заливал уже с самого м'oлода, - от избытка таланта, - и, возможно, этим и свёл свою жену в могилу.

Никита Никитич обладал ещё одной весьма характерной особенностью, заслуживающей, по-видимому, упоминания. Он считал (и это, впрочем, было совсем не так уж далеко от истины), что в Кристаллологическом институте, да и во всех других академических заведениях царит засилье евреев. Причём евреи всегда занимают все самые лучшие и высокооплачиваемые должности. Справедливости ради нужно отметить, что в нашей лаборатории был всего один явный еврей - Рабинович, - что, конечно, являлось исключением из правила.

Профессору Чеснокову доминирование в академической науке представителей библейской национальности крайне не нравилось, и он в меру своих сил старался привлечь общественное мнение к этому неприятному для него явлению. С этой целью Никита Никитич завёл специальный блокнот, который хранил в сейфе вместе с колбой со спиртом. В этот блокнот профессор заносил все доходившие до него сведение о евреях нашего института. Так, например, ему удалось вывести на чистую воду доктора физико-математических наук Ивана Ивановича Иванова, заведующего лабораторией кристаллоакустики. Казалось бы, что обладатель таких совсем невинных имени, отчества и фамилии должен, несомненно, являться русским. Действительно, Иванов был русским - из крестьян Воронежской области. Однако, Никите Никитичу (неизвестно - каким образом) удалось выяснить, что отец Ивана Иваныча умер, когда будущий завлаб был ещё ребёнком. Мать вскоре вышла замуж во второй раз за верного сиониста, Шмуля Исааковича Гуревича. Таким образом, маленький Ваня был воспитан в еврейских традициях, поэтому и сам является евреем. Действительно, Никита Никитич часто говорил, что "еврей - это не столько национальность, сколько свойство натуры".

Проведённые профессором Чесноковым исследования убедительно показали, что он был единственным русским завлабом в Кристаллологическом институте.

.................................................................................

Кроме Никиты Никитича, нашего героя в лаборатории окружали и другие незаурядные и яркие личности. И это совсем не удивительно, - в науке таланты не редкость!

Вот, например, два интересных человека, которых профессор Чесноков привёз с собой в Москву из родной захолустной провинции: ведущий научный сотрудник Казимир Леонардович Шеховский и старший научный сотрудник Пахом Пахомыч Тамбуренко.

Казимир Леонардович - шустрый и энергичный обрусевший поляк - был одногодком, большим приятелем и правой рукой профессора Чеснокова. Шеховский пил уже точно от избытка таланта, - никаких других причин для пьянства у него, как было всем известно, не имелось. Раньше, получая в институтской кассе зарплату, он не доносил её до своей семьи и, в результате, как правило, на несколько дней куда-то исчезал (не было его ни на работе, ни дома); хотя всегда потом появлялся в отличной моральной и физической форме. В последнее время, однако, жена Казимира Леонардовича держала его в сухом теле, - договорилась с бухгалтерией института и стала получать мужнин заработок к себе на сберкнижку. От такого исхода дела Шеховский всё больше и больше грустнел, и научное вдохновение его стало было иссякать; однако, Никита Никитич друга в беде не оставил и начал каждое утро выдавать ему из своей заветной (никогда не пустеющей) колбы такую же, как и себе, стограммовую порцию живительной влаги. В результате всё пошло к лучшему: Казимир Леонардович уже больше не исчезал, да и вдохновение к нему потихоньку вернулось.