Она уходит по-английски

Не может быть, чтобы его мать не оставалась на ночные дежурства. Не может такого быть, чтобы Валере все время удавалось их разводить по разным часам. И еще нужно поговорить с ними наедине по отдельности. Выяснить подробности их жизни и, если я прав, то она будет у них одна и та же.

Я вернулся в палату. Валера все также неподвижно сидел и читал газету. Все также было неподвижным его лицо.

– Куда ты помчался?

– Да так, - ответил я, заикаясь от пережитого.
– Послышалось, что телефон звонит. Думал, сеть починили.

– А я уж подумал, с ума ты, что ли, сошел. Что там за грохот и крики были?

– Ведро опрокинул с грязной водой. Вот твоя мать и ругала меня.

– Смешно, наверное, было. Кстати, может, кофейку?

– Кофейку, - задумчиво сказал я.
– Давай.

Валера полез в ящик, достал маленький кипятильник, банку быстрорастворимого кофе и сахарный песок.

– Сливок, брат, нет, уж извини.

– Ничего. Я черный люблю.

Он вскипятил воды, заварил два стакана кофе, и мы стали медленно пить.

– Вкусно, - сказал я, хотя вкуса не чувствовал.
– Сейчас бы еще покурить.

– Можно и покурить. Давай по одной, пока моя бабка не видит.

– Я разве сказал это вслух?

Он опять полез в ящик и достал мятую пачку. Взял у него сигарету и подкурил от его спички. Дым опустился на дно легких, но не обжег.

Я принял горизонтальное положение и стал пускать дымовые кольца. Меня научила этому жена. Докурив почти до фильтра, кинул окурок в стакан с остатками кофе и решил немного поспать, в надежде привести свои нервы в покой.

На обед был овощной постный суп, вареная курица с рисом и компот. Я немного поклевал. Не было аппетита, да и вкуса еды я не чувствовал.

Ужин был еще ужаснее. Тушеная капуста, которую не любил, и стакан кефира. Лучшего сочетания придумать было нельзя. Когда буфетчица ушла, я немного выждал и решил сходить с ней поговорить. Она сидела в будке, уже надев белый халат, и заполняла дежурный журнал.

– Извините, Екатерина Валерьевна, можно с вами поговорить?

– О чем ты хочешь поговорить, парень? О том, что тебе не нравится тушеная капуста? Так можешь ее не есть.

Я улыбнулся.

– Нет, не про это. Я хочу вам задать один личный вопрос, если, конечно, вы готовы на него ответить.

– Личный? Ну что же, задавай, если хочешь. Скрась вечер старушке.

– Зачем же себя принижать. Годы ничего не значат.

– Это они в двадцать, молодой человек, ничего не значат, а чем старше, тем хуже. Шанс попасть в сети возрастает.

– Какие еще сети?

Она еле заметно улыбнулась.

– Малек никогда не попадет в сети рыбака и продолжит свой путь, а с годами он превращается в крупную рыбу, и его шансы угодить на сковородку возрастают. Так и у людей. Годы не позволяют нам плыть по течению без оглядки. Велик шанс попасть в эти самые пресловутые сети, сынок.

– Интересно, но я не об этом. Так можно задать вопрос?

– Задавай, - сказала она равнодушно, подкурив тонкую сигарету от зажигалки.

– Первый вопрос. К вашему сыну приходят гости? Кто-нибудь его посещает, кроме вас?

– Тебе это зачем?

– Интересно. Просто ко мне никто не приходит, а к вашему сыну вчера приходило два человека.

– Этого не может быть. Ты, видно, тронулся умом от таблеток? Сюда, кроме персонала, никого не пускают. Это же реанимация.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Хорошо. Тогда второй вопрос.

Я чувствовал, что ей уже не нравится этот разговор. Она крепко затянулась, прокашлялась и махнула рукой.

– Ваш сын мне рассказал, что вы были замужем два раза. Меня интересуют подробности вашего первого брака. Это очень важно.

– А какое твое собачье дело до моих замужеств? Ты кто такой? Следователь, что ли?

– Нет, я не следователь, но раз ваш сын так много рассказывает о вашей молодости, ваших личных отношениях, то мне бы хотелось прояснить для себя некоторые факты.

– Он трепло. Не обращай на него внимания. Он всем жалуется на свою мать, не дополучив в детстве должного внимания. Он так мстит своей маме, но я не обижаюсь на него. Я действительно виновата перед ним. А что насчет моего первого мужа, так тут и говорить нечего. Это было так давно, что мне кажется, это было в другой жизни. Столько воды с тех пор утекло.

– Давайте заключим пари.

– Какое еще пари?

– Вы мне рассказываете о своей молодости и ваших отношениях с первым мужем, а я вам попробую помочь наладить отношения с вашим сыном. Я неплохо уговариваю людей. Думаю, у меня получится.

– Он никогда меня не простит. А насчет мужа я даже и не знаю, что тут говорить. Мало, что помню с тех времен. Времени столько прошло.

– Ну, все же вы попытайтесь хотя бы вспомнить.

Она вдавила сигарету в пепельницу и достала из пачки новую.

– Его звали Максим, как и тебя. Мы с ним недолго прожили вместе. Чуть больше двух лет.

Я напрягся.

– Он был хорошим мужем. Заботливым, верным. Я таких мужиков больше не встречала, правда, был очень подвержен влиянию своей матери, которая в итоге и погубила наш брак.

– Погубила? Это как?

– Как, как, - сказала она, поднося сигарету к огню зажигалки.
– Там долгая история была. Я подробностей уже и не помню. С ним что-то случилось. Что-то с сердцем на работе. Его привезли в ближайшую больницу. Еле откачали. Потом перевезли в Склиф, где его поставили в лист ожидания. Это по рассказам его матери говорю. Сама-то я тогда, по правде сказать, загуляла немного и приехала к нему, лишь когда уже сделали операцию и перевели в реанимационный бокс.

– Что за лист ожидания? Что за операция?

– Пересадку сердца ему сделали. Это я точно помню. Он в этом листе недолго пробыл. Вроде как появился донор почти сразу, который ему подходил. Это почти все, что я знаю. Когда прилетела в Москву, то его мать меня даже близко не подпустила. Сговорились, наверное. Через медсестру передала ему записку, в которой попыталась все объяснить, но он, видимо, не захотел больше меня слушать и видеть. После выписки он подал на развод. Детей у нас не было, совместного имущества, кроме всякого барахла, мы не имели. Развели поодиночке.