Ослепительный нож

–  Не дело едкими речами излагать просьбы, дочь моя, - безгневно рек Мартиниан.
– Тому ль учил тебя отец твой?

Всеволожа пала на колени:

–  Прости, авва! Горести и беды, коим нет конца, затмили разум.

–  Встань, - сказал игумен.
– Уповай на Бога. Я приложу посильные старания, дабы утишить страсти властелина…

От Чудова вернулась в дом Боровского. Ворота - настежь. Челядь сгинула. Крыльцо затоптано. Взошла наверх. В сенях остановил истошный Дарьин рёв. Бросилась в детскую одрину. Послужница лежала на полу ничком, билась головой о доски. На спине зелёный сарафан разодран от шеи чуть не до пояса.

–  Где дети? Дарья!
– закричала в ужасе княгиня.

–  Ой, о-о-ой! Пояты крохотки! Антихристовым именем! Будь проклят враг, любимец всенародный! Грызла горла извергам, не совладала. Искали Ваню. Слава Богу - нет. О-о!

Вошёл Ядрейко, не стуча.

–  Выдь, госпожа.
– Когда княгиня вышла, поведал: - Подъезжал с княжичем. Сердце не на месте.

Дай, думаю, взгляну допрежь. Пробрался с огорода. Пристава детей увозят! Я - назад. Княжича укрыл в надёжном месте.

Затукали шаги в сенях.

Княгиня с твёрдостью прошла туда. За ней - Ядрейко.

Первым увидала дьяка Василия Беду. Едва узнала сына Фёдора Беды. Встречала не однажды у Пречистой юного подьячего. Стоял недалеко от рундука Витовтовны. Ныне худыха, возвеличенный за весть о гибели Шемяки, раздобрел. Обочь его - два пристава.

–  Где пасынок Иван?
– спросил Беда.

–  Где дети малые?
– спросом на спрос ответила Евфимия.

–  Пояты государем, как крамольниково семя, - объявил Беда.
– Взрастят их попригожу. Где Иван?

–  Не ведаю.
– Евфимия взирала на Беду, не скрыв ни гнева, ни презрения, как будто перед ней не дьяк, а головник-разбойник.

–  Кто сей человек?
– метнул Беда взор на Ядрейку.

–  Мой слуга.

–  Слуг отпусти. Дом с завтрева отписан в государеву казну. Туда же взят удел и все пожалования. Где старший сын пойманного?

–  Я сказала, - княгиня оперлась на изразцовый бок печи.
– Он не малютка. Углядел шишей и сгинул.

–  Мы не шиши!
– взревел Беда.
– За подлые хулы ответишь!

–  Вяжи меня!
– шагнула к бывшему подьячему Евфимия.
– Ввергай в узилище с супругом и детьми.

–  Ух, поймал бы! Нет наказа, - скреготал Беда.
– Пристрастный учинил бы доиск о твоём присутствии в гнезде Шемяки в день его конца. Не велено и волоса на тебе тронуть. Тьфу! Чтоб духу твоего в сём доме не было к утру.

Он круто развернулся, удалился вместе с приставами.

Евфимия прошла в столовую палату. Уселась за пустым столом. Подпёрла голову рукой. Ядрейко ступью вошёл следом.

–  Прости, Евфимия Ивановна: не оказал заступы. С великокняжьими людьми не совладать. Тебе ж и впредь понадобится моя сила.

Евфимия велела:

–  Обожди.

Прошла в мужнин покой. Достала с поставца ларец и принесла Ядрейке.

–  Вот деньги, что я знаю. Произведи с наймитами расчёт. Холопами распорядятся похитители. А Дарьицу укрой с Иваном и успокой, как сможешь. Ещё… - Евфимия сощурилась.
– Ещё прошу не как Ядрейку, как атамана Взметня: разведай потаимнее, кто нынче главный в Житничных палатах. Я удалюсь к себе, сосну самую малость. Вернёшься, разбуди тотчас.

Ядрейко молча вышел с денежным ларцом. Евфимия отправилась в свою одрину, легла на ложе и оцепенела.

Вот уж она стоит, а не лежит. Над ней смурое небо. Не лето - осень. Ветер не тёплый, а знобящий. Вокруг - погост. За ним - кирпичная стена с тесовым заборолом. Евфимия не раз взводила на неё болящего отца и знала: глубоко внизу, у каменной стопы утёса, на коем зиждится труднодоступный кремник, сливаются две мощные реки. Их воды как бы заперли её с семьёй на этом диком камне. Теперь отца нет рядом. Пред ней кусок гранита, на нём выбито: «Раф Фёдор Всевотожский». И даты жизни, преждевременно оборванкой. На глыбе - крест. Евфимия упала на колени, уткнула лоб в бугор сырой земли, ещё травою не поросший, покрытый не взращёнными, а срезанными, принесёнными цветами. Убоги цветы северной земли! «Встань, дочка, - трогает плечо родительница.

– Не дожил кормилец наш до счастья лицезреть родимый дом. А как мечтал! Сожгли мечты следы застенков царских. Пусть и не вечной ссылке обрёк его неправый зластодержец, да слуги рьяные перестарались. Преступно надломили жизнь. И упокоила несчастного не отчая земля - Сибирь. Пойдём, родная, подымись…» Евфимия сильнее приникла к дорогой могиле. «Нет, оставь, матушка, оставь!» - надрывно вскинулась она…

Вскинулась, тревожимая атамановой рукой.

–  Исполнено, - сказал Ядрейко.
– Наймиты разбрелись довольные. Дарья - с Иваном. В Житничных палатах главный - именем Осей. Он издавна там главный. При всех правителях целёхонек, как ворон на чубу.

Евфимия моргала, стряхивая сон.

–  Постой за дверью. Опрянусь к пешему пути. Сопроводишь до Житничих палат.

–  Ого!
– воскликнул Взметень. Однако возражать не стал.

Он вёл княгиню без светца, в кромешной тьме. Как бы на ощупь знал дорогу. Не доходя железных врат, у тына затаился. Евфимия стучала долго. Семейным делом попросилась к старшому стражи, проживающему тут же. Назвалась свояченицей. Ждала, вооружась терпением. Без лишних спросов провели пришедшую под чёрной понкой родственницу в ту палату, где когда-то была с Бунко и говорила с Гориславой. Тот же Осей, обрюзгший и обвислый, встретил за тяжёлой дверью. Даже не вспомнился молодцеватый парень, что вдавни подвёл коня у врат Фроловских, когда бежала из дому. Бунко же вряд ли бы его сравнил с тем воином, что чуть ли не убил и тут же спас своего бывшего начальника в бою под Галичем. Стар стал Осей и неказист.

–  Ты кто? У меня нет свояченицы!
– грозно принял он ночную гостью.

Они были вдвоём за крепко притворенной дверью.

Она скинула понку и показалась в лёгкой шубке на беличьих чревах, из-под которой выступала телогрея, отделанная кружевом.

–  Вспомни Бунко, что приводил меня к тебе, - истиха молвила Евфимия.

–  А, голуба душа?
– с трудом изобразил Осей улыбку на заплывшем лике.
– Что привело в столь поздний час?

–  Желанье видеть мужа.

–  Кто муж?

–  Василий Ярославич князь Боровский. Осей могуче задышал, как мех.

–  Ступай домой. И не ходи с такими просьбами. Княгиня сняла с шеи ожерелье с жемчужным саженьем и яхонтами превеликими.

–  Свояченицы нету, наверно, есть подружия?
– и протянула дорогой голтяевский поминок.

В узких от жира глазах стража затеплился хороший огонёк.

Спрятав драгоценность на груди, он произнёс: - Главу сую под лезвие ради тебя. Пошли.
– И громыхнул тяжёлым ожерельем из ключей.

При давешнем знакомстве с Житничной тюрьмой Евфимия под землю не спускалась. Теперь узрела то, о ем поведывала Богумила в Бутовом саду. По белокаменным ступеням тесным переходом прошли в подземную палату длиной и шириной в семь с небольшим аршин, а высотой в четыре. Сквозь малое отверстие виделась более нижняя палата глубиною в три сажени. Она разделена стеной. В одном из двух тёсанокаменных мешков в мерцании светца Евфимия узнала на лочке соломы супруга. Он при появлении её вскочил, закинул голову.