Ослепительный нож

Евфимия потребовала от тюремщика:

–  Оставь светец и нас.

Осей вытянул шею по-змеиному:

–  Што-о?.. Шутишь, голуба душа? Пришлось упрямца уговаривать:

–  Не трусь, колодника не выну. Дам додаток.

–  Добро! Сочту до ста, вернусь…

Едва его шаги затихли, муж воззвал к жене:

–  Офимушка!

Оба глядели друг на друга, ища слов.

–  Не убивайся, - начал князь.
– Государь принял меня ласково, поздравил. Провёл в палату, что именуется среди придворных «западня», ибо её оконца глядят на запад. Поговорили… Он ненадолго вышел рядом, в повалушу. И тут явился новоиспечённый дьяк еда с людьми и объявил: «Князь, пойман ты великим осударем Василием Васильичем всея Руси!» Я встал и отвечал: «В моём несчастье волен Бог да государь. А уд мне с ним пред Богом, что берет меня невинно»…

–  Злосчастный друг мой!
– Княгиня отирала их.
– Ведь дети малые пояты следом за тобой!

–  О Боже!
– застонал Василий.
– Мне их не показали… А Иван?

–  Сокрыт надёжно.

–  Всё - ошибка! Чей-то недоразум!
– успокаивал Василий Ярославич.
– Не знаю, на кого грешить. Не приобрёл врагов. Коль сами завелись, поплатятся! Всё станет на места… А ты пока беги, Офимушка, в Литву, спасай Ивана! Можайский получил от Казимира Брянск, затем Гомей и Стародуб. Шемячичу обещан Рыльск. Авось и мой Иван не будет без кормления. Василиус, я верю, всё поймёт. А ныне он в неведении.

Княгиня запротестовала:

–  Он всё ведает. Меня не хотел видеть. Сына выслал, соправителя. Нивмолвить, нивпросить!

–  Ну, значит, в одержании, - звенел железом князь.
– Горит! Его остудят и сестра моя, великая княгиня Марья, и Голтяев, и Плещеевы, и наши богомольцы, святители Московские.

–  Беседовала с Троицким игуменом Мартинианом, - вставила княгиня.
– Преподобный обещал заступу.

–  Надейся и беги, - настаивал супруг.
– Можайский в Брянске или Стародубе. Недалече. Сумеешь вырваться?

–  Сумею, - уверила Евфимия. И не сдержалась: - Из-за меня проклятый оборотень поймал тебя! Не зря допрежь грозил…

–  Грозил, - припомнил князь.
– Был против нашей свадьбы. А мы ведь не устраивали кашу…

Евфимия со вздохом перебила:

–  С трубами свадьба и без труб свадьба!.. А я, виновница, на подвиг любящего не ответила на брачном ложе. Прокляни меня!

–  Господь с тобой, Офимушка!
– пытался утешать эоровский.
– Ты непременно станешь мне женой не токмо перед аналоем, а и на брачном ложе. Не в сей жизни, так в будущей.

–  Нет, - помотала головой Евфимия.
– И в будущем не стану. Там мне быть порушенной невестой дарской, кончить дни опальною, за Камнем, в земле Огорской…

–  Беги с Иваном, - положил предел невыносимой речи князь.
– Храни его… Моё невремя минет. Вызволю себя, детей. Верну пожалования. Дам знать…

–  Ну, будет, будет!
– заскрипел в двери голос Эсея.
– Отдай светец. Пошли!

Он вывел понурую Евфимию наверх и опустил в таинственные закрома тёмного платья додаток - золотую нагрудную привеску в виде длинноухого конька с загнутым в кольцо хвостом. Прощай, дар пасынка Ивана!

12

В перводекабрьский день на улице Богоявленской у рва притормозил каптанный поезд литовского посла Семена Едиголдова. Из третьей от хвоста каптаны сошли на наледь медвежья шуба с воротником на полспины и шубка «цини», сизая, из «дикого», а иначе сказать, из серо-голубого бархата и из «венедицкой», как называли на Руси венецианскую, камки.

Так возвратились из Литвы Евфимия Боровская с Володею Давыдовым. Он нёс, меняя руки, крупный короб. Она, жалеючи ношатая, спросила:

–  Для чего сошли далече?

–  Скрывал жилье, - ответил он.

Володя жил со старшею сестрой Натальей, вдовой, обременённой малыми детьми.

Прошли двор Весяковых. От церковки святого Иоанна свернули на Подол, к Васильевскому лугу. Улицей Большой попали на Вострой конец к самой реке. За церковью Косьмы и Домиана, миновав бревенчатые стены трёх амбаров, принялись стучать в дубовые ворота. Поочерёдно били колотушкой.

–  Хто-о-о?

–  Отопри, Доман.

–  О, господин! Слав Бог, слав Бог!
– возрадовался стариковский голос.

Запоры грохнули. Калитка распахнулась. Кирпичная тропа по чистому двору повела к терему на каменном подклете со столбами для крыльца. Доман сквозь слёзы созерцал хозяина, потом во все глаза глядел на гостью.

Наверху, в просторной повалуше, топилась печка в обливных зелёных изразцах.

–  Наша горница с зимою спорница!
– Старик разбил пылающие угли кочергой.
– На улице студель, у нас тепель.

Юный хозяин разоблачил Евфимию, затеплил свечку, ибо в повалуше было сумрачно, оконца выходили к северу.

–  Вот мы и на Москве, княгинюшка! Удачно твой знакомец Карион пристроил нас к литовскому посольнику.

–  Он не хотел, - припомнила Евфимия.
– Не отпускал меня. Вдвоём с Бонедей стращали чем-ничем. А пасынок был равнодушен: «Поезжай, любезная Евфимия!» Можайский тоже. С ним не лажу с того дня, как истребил Мамонов.

–  Почто Бунко вернулся в службу к этакому мню?
– ворчал Володя, вскрывая короб.

Евфимия остановила:

–  Отложи труды. Он не послушал:

–  Раскладу пока. Пусть всё проветрится с дороги. Она сказала благодарно:

–  С той ночи, как Ядрейко переправил нас в Литву, ты - крепкая моя опора!

–  А не брала с собой!
– упрекнул младший из бояр юровского.

–  Спрашиваешь, для чего вернулся Карион к Можайскому?
– переменила речь княгиня.
– По старой памяти. Служил ему перед отъездом из Москвы…

–  Ой, что у тебя тут?
– Давыдов перекинул через руку телогрею с длинными и узкими, как у мужских охабней, рукавами, свисающими до полу. Его персты ощупывали утолщение в суровой плотной ткани на юдоле.

–  Это зелье, - не подумала скрывать Евфимия.
– Дамон мне наказал пристроить ладанку к костру своей боярыни. Не преуспела! Вот и ношу упрёком на всю жизнь.

–  Дозволь взглянуть?
– полюбопытничал Володя.

–  Нет, нет, - переняла она столь памятную сряду.
– Бунко с Бонедей тоже обнаружили и тщились распороть. Я не дала. Сие не для смотрения, а для хранения.

–  Хозяюшка Наталья скоро будет, - заглянул Додан.

Володя кончил с тканой и пушною рухлядью, присел на лавку.