Ослепительный нож

–  Искал… заменщика…

–  Само собой, - сказал Ядрейко.
– Ещё разведал про Коротоноса. Нелёгкая задача! Твой дворский прежде служил ищиком в Дьячьих палатах. Излавливал нас, грешных. А ныне подноготную его я изловил доподлинно. Он был подсыльный к Ярославичу!

–  Десятого чутья не слушалась!
– расстроилась Евфимия.
– Пропали княжьи вызволители!

Ядрейко приложил к устам два пальца и успел произнести:

–  Эх, не пропал бы князь! Свищи хоть в ключ, коли замок в пустом амбаре.

Уши Евфимии под шапкой пронзил звук, острый и резкий.

–  Ой-ёй!
– вскрикнула она.
– Мне показалось: сосны падают!

Ядрейко ухмыльнулся:

–  С посвисту и леса кланяются!

Евфимия пыталась вторить атаману. Неудачно.

–  Не всякая птица свистит, - молвил он.
– Иная чирикает, а сова только пыхтит да щёлкает.

–  Я, по-твоему, сова?
– озлилась дева и прибавила: - Глупый свистнет, а умный смыслит.

–  А ведь вокруг Шишовский лес!
– сказал Ядрейко.
– Вот, жду теперь своих.

Княгиня уважительно оглядывала сосны в белых рукавицах. Атаман развлёк беседой:

–  Однажды возле себя слышу, стрела свищет! Я туда - свищет! Я сюда - свищет! Беда, думаю. Влез на берёзу, сижу - свищет! Ан, это у меня в носу…

–  А не идут к тебе ватажники, - промолвила Евфимия.

–  Пождём, - ответил он.
– Скажется птица посвистом.

Из леса выскользнул на лыжах малый в куцем зипуне.

–  Здорово, Парамша!
– приветствовал его Ядрейко.

Тот склонил главу набок:

–  Здравствуй, Взметень!

Спешились… А позади - такой же «парамша», постарше.

–  Здорово, Онцифор!
– сказал Ядрейко.

–  Здравствуй, Взметень!

Былому атаману дали лыжи. Он спутницу взял на руки. Шиши вели коней. Снег был глубок и рыхл.

Петляли по лесу незримыми путями, ведомыми лишь проводникам. Вышли к поляне с несколькими землянками. Снег завалил их. По парным зевам только и определишь, что ходы ведут вниз, в подснежное жилье. Евфимии освободили всю землянку. А не очень-то общались. Взметень принёс мясо с кашей и ушёл. Сидела при светце одна. Когда надумала пройтись, куда князья ходят пешком, увидела над головою звёзды. Из землянки рядом вырывался хор жутких голосов. Песня отвращала и притягивала. Евфимия не слыхивала таких песен.

Ты взойди-тка, мать - солнца красная. Над горою-та над высокаю, Над палянай-та над широкою, Над дубравай-та над зелёною, Йыбыгрей ты нас, добрых моладцав! Мы не воры вить, ни разбойнички, А мы плотнички да топорнички. А срубили мы да построили Церковь Знаменья осьмиглавую. На осьмой главе - крест серебряной. Што на том кресту соловей сидить, Высоко сидить, далеко глядить. Он глядить: в лесу бел шатёр стоить, Под шатром лежить залата казна, На казне сидить краса-девица, Атаманова полюбовница. Приюснула та краса-девица, Приюснула, тут же проснулася, Нехорош-та сон ей привидился: Ей с казною-та быть пойманной, Атаману-та быть повешену…

«Где я?

– Княгиня, возвратясь к себе, прилегла на волчьи шкуры, коими застлан был жёсткий одр.
– Куда судьба низвергла!»

Вошёл Взметень, принёс корец мёду с кипятком и хлеб.

–  Дела такие, - присел он на низкий пень, заменявший стольце.
– Они согласны перетряхнуть углическую колодницу, изъять князя. А дело кислое! Не разбой - мятеж! Схватят - виска с плахой, не схватят - шиш в мошне.

Княгиня сняла с шеи золотую крестчатую цепь, мужнин свадебный поминок.

–  Отдай…

–  Я гроша бы от тебя не взял, Евфимия Ивановна, - смутясь, принял цепь Ядрейко.

–  Сумеют войти в колодницу?
– спросила княгиня.
– Запоры! Стража!

–  Эх!
– отмахнулся он.
– Крюкастое узельчатое вервие на что?.. Спи спокойно.

И вновь гостья в одиночестве. Землянка пропахла зверем от волчьих и медвежьих шкур. Сон одолел без снов…

С утра шиши, став на лыжи, побежали своими тропами к Угличу. Ядрейко со спутницей продолжили путь верхами.

…Вот и повёртка, где она, наверное, сто лет назад покинула Чарторыйского и Шемяку…

Все постояния Ядрейко пролетал, как пустые места, да ещё опасные. Подменных коней взять было неоткуда. Он же спешил, боялся: Онцифор и Парамша со товарищи быстрее достигнут Углича. Путь их короче. Завзятые лыжеходы! А кони под вершниками уставали. Приходилось спешиваться, вести в поводу. Ночных костров у большой дороги не разводили. Спали самую малость в тепле сугробов, в кожухах, словно черви в коконах.

…Вот подберезье, где лесные девы вызволили её из-под стражи, связали Котова. Нет лесных дев. А Котов, как называл черноризцев Шемяка, «непогребённый мертвец»…

В подградии, не доезжая посада, Ядрейко постучал у хилых ворот.

–  Что тут?
– спросила Евфимия, ни рук, ни ног не чуя и языком едва шевеля.

–  Тут у нас съезжий двор, - оповестил Взметень. Вышел татарин без шапки и без тулупа. Снег таял на его бритой башке.

–  Прими, Обреим, ясырку, - указал на княгиню Взметень.
– Оберегай как зеницу ока!

–  Якши, - сказал Обреим.

–  Почему я ясырка?
– возмутилась Евфимия.

–  Так будет надёжнее, - шепнул в ухо Ядрейко и удалился.

Татарин провёл в истобку. Взбил на одре перину с подушками. Принёс сухой сёмги, спинку белорыбицы, квасу. Оттулил-затулил задвижку в волоковом окне, успев ткнуть пальцем в дворовую сараюшку:

–  Ходи туда.

И ушёл. Евфимия, насытясь, заснула…

А пробудилась в светёлке солнечной, в середине ле-га. Знобким ветром дышит окно. За ним - стена с заборолом. У одра - вдовая родительница, на этот раз - вся в улыбке. В ушах невзаправдашние слова: «О, дитятко! Радость нечаянная!» Неверящая дочь задаёт вопрос: «Какая может быть радость, матушка?»…

–  Проснись! Эй, проснись!
– тормошит Ядрейко.
– Эк, тебя разморило!

–  Мешаешь довидеть сон, - раздосадовалась Евфимия.

–  Какие сны! Скверные вести! Князя с детками под охраной отослали намедни в Вологду.

Княгиня тут же окончательно пробудилась.

–  Намедни? Отосланы? Вы попали в колодницу? Преодолели заплот? Узельчатое крюкастое вервие?

Ядрейко мрачно опустился на лавку.

–  Обошлись и без вервия. Смотрителя поймали на пути к дому. Учинили допрос с пристрастием. Бедняга поклялся: из Москвы прибыл обыщик с приставами.