Ослепительный нож

–  Дальше не идём, - объявил Степко. Федько спросил:

–  Коня возьмёшь или нам отдашь? Евфимия спешилась, отдала поводья.

Шиши ускакали с поводным конём. Она вошла в город, заставщики не остановили её.

Чем ближе к Торгу и кремнику, тем гуще двигались сани - дроги, пошевни и возки, - прижимая прохожих к тынам.

У Живого москворецкого моста чернела толпа. Евфимия подошла, спросила молодайку в убрусе:

–  Что здесь?

Та отвечала, не оборачиваясь:

–  Людей казнят.

–  Когда же Бог спасет нас от всего этого?
– не кому-нибудь, а скорее самой себе вслух произнесла Евфимия.

Тут же к ней подкатился с двумя сумами через плечо старенький нищеброд, охотник порассуждать.

–  Бог хочет, чтоб все спаслись, - изрёк он.
– Овогда человеколюбие своё и милость являет, овогда же казня, беды дая, насылает глады, бездождье, смерть, тучи тяжкие, поганых нахождения…

Душераздирающие крики пронеслись над толпой, и толпа затихла. Нищеброд так и остался с открытым ртом.

–  Что там? Что там?
– спрашивали задние у передних.

Люди стояли плотно, протиснуться не было никакой возможности.

Передние отвечали задним:

–  Овому носы среза, овому очи выима… Как князя Василья на зло навели!.. Всяк бо зол зле погибнет!

Толпу вновь заставили стихнуть уже не крики, а стоны.

–  Что там?

–  Прокололи бока, захватили за ребра, подымают на виселицу…

Евфимия, пошарив в многолюдстве глазами, нашла монашествующего в скуфейке с глиняной чернильницей на животе, с пером за ухом. Сразу скажешь: пишет челобитные на Торгу за добрую мзду. Лик важный, борода - надвое.

–  Не ведаешь ли, учёный муж, кого и за что казнят?

Писец снизошёл взором к любопытной.

–  Изменников государевых. Замысливали неладно. И для того они за такие свои проклятые дела и вымыслы вящим мучением колесованы.

–  А допрежь кнутом биты, - вставила всеведущая торговка.

Толпа всколыхнулась, стала редеть. Из гущи выпихнулся дородный гость, охабень распахнут, бобровая шапка набекрень. Чем-то он напомнил ушкуйников, наблюдённых в Новгороде Великом.

–  Нецего тут смотреть. Концено. Целовеков зарезали, мясо режут.

–  Переказнили всех, - вторила ему щепетуха, выплывавшая следом, как лодка за кораблём.

Евфимия подступила к явному новгородцу:

–  Имён не помнишь, добр человек?

–  Отцего ж? Помню. Объявляли.
– Он смерил взором странную жёнку с подозрительностью, полной беззлобия. Мол, не злодейского ли поля ягода? Ну да Бог с ней! Начал перечислять имена: - Подеиваев Лука, Бренн Парфён, Давыдов Владимир… Иных не упомню.
– И размашисто зашагал к питейному заведению на мосту.

Евфимия шла за ним. С трудом из-за толчеи миновала мост. Пересекла Торг. Вошла, крестясь, во Фроловские врата. Свернула вправо, направилась вдоль стены. Вот и женская обитель, учреждённая великой княгиней Евдокией, вдовой Донского. Церковь Воскресения никак не достроят. Стоит без верха. Стены и воды подведены по кольцо, где быть верху. Он ещё не сведён.

Евфимия остановилась у привратной калитки. Остоялась. Потом решительно пошла внутрь Кремля, к двору Ховрина, где возвышалась каменная церковь юз движенья. Когда-то входила сюда с отцом. Памятны его слова: «Моё решение несовратно!» Храм и тот, да не тот. Выстроен заново взамен распавшегося в пожаре, при коем Марья-разлучница вызволила её из пылающего дворца. Новый храм величественнее, просторнее. Не пожалел Ховрин средств!

Взяв свечу в ящике на последнюю денежку, она медленно прошествовала на середину, стала пред аналоем, приложилась к праздничной иконе и…

Свеча была поставлена комлем вверх. Обидящая веча! Ставится от обиженного на погибель обидевшему. И не оказалось никого рядом, кто бы видел это, нал молитву от обидящей свечи и произнёс трижды: На зло молящему несть услышания!..»

Сотворив крестное знамение, Евфимия попятилась к выходу. А спустя время постучалась в калитку у врат вознесенской женской обители. Здесь настоятельствовала матушка Марионилла, что, будучи в миру, среди жён боярских, несомненно, знала её отца, а значит, и её самое.

Отворила инокиня-привратница. Пришелица оглянулась на глухие заплоты кремлёвской улицы, скаты крыш, теремные закоморы в виде опрокинутых сердец, карету, разбрызгивающую рыжую снежную жижу. Не жаль было покидать всё это, только день выдался слишком солнечный.

КОНЧИНЫ

В келье старицы Харитины послушница в подоткнутой ряске, согнувшись в три погибели, оттирала камнем некрашеный деревянный пол. Мысли были о завтрашнем дне, когда, босая и непокрытая, станет она пред дверьми из притвора в храм, как покаянница перед раем и Небом, моля о входе. Потом её проведут к алтарю и настоятельница спросит: «Что пришла еси, сестра?» И нужно будет отречься от всех страстей и благ мирских, не только от жизни в миру, но и от самого воображения оной. Белица распрямилась, вздохнула. Благ мирских не сподобилась, сызнова воображать пережитое не хочет. И произнесёт она три обета: девства, послушания, нищеты. Девство соблюдено и в миру. С послушанием потруднее: предстоит подавить своволю, каждую из сестёр почесть старшей. Нищета же понудит переносить жёсткую и трудную тесноту. К этому она подготовлена своей предыдущей жизнью. С бестрепетным сердцем трижды подаст ножницы настоятельнице. И произойдёт крестообразное пострижение власов. Положится зачин пребыванию в ангельском образе…

–  Сестра Евфимия, мать Марионилла зовёт!
– просунулась в дверь голова монашки.

Евфимия одёрнула ряску, омыла руки, пошла в покой настоятельницы. Внезапный, непонятный позов удивил её.

Игуменья Вознесенского монастыря хладноликая Марионилла встретила новоначальную не по обычаю строго, а скорее взволнованно:

–  Четвёртый месяц ты с нами. Каково можется в иноческой одежде?

–  Молюсь, матушка, пощусь, готовлюсь к завтрашнему постригу.

–  К завтрашнему, - склонила клобук Марионилла.
– Сегодня же тебя сызнова требует этот мир на малое время.

Белица смотрела, не понимая.

–  Государь наш Василь Васильич, - начала пояснять игуменья, - вот уже третий месяц как занемог. Отощал безмерно, изнурился до страсти. Сухотка у него.

Марионилла прервала речь, глядя на Евфимию. Как бы раздумывала: продолжить ли?

–  Насколько мне ведомо, малоедение вызывает сухотную болезнь, - истиха вымолвила Евфимия.

Игуменья возразила:

–  Нападёт сухотка, так не отъешься.
– И досказана: - Лечцы прикладывали горящий трут к телу, да, видно, перестарались: сделались язвы, начали гнить. Умирает наш государь Василий Васильевич!
– дрогнула каменным ликом Марионилла.

Евфимия ждала молча.

–  Дьяк Василий Беда прислал человека, - повышенным гласом продолжала игуменья.
– Великий князь повелел отыскать тебя. Хочет видеть перед кончиной. Человек ждёт в сенях.

–  Василий Беда?
– испуганно переспросила Евфимия.

–  Не он, а его посыльный, - с досадой поправила Марионилла и приказала: - Исполни государеву волю.

Она возвратилась в келью старицы Харитины, в послушание коей была поставлена. Подсыхающий пол желтел, как свежевыструганный. Старуха будет довольна. Евфимия извлекла из короба единственную свою мирскую сряду: телогрею, бывшую на ней в день казни Мамонов. Середина марта хотя и не морозна, а ветрена.