Ослепительный нож

–  Теперь-то поняла, Офимьюшка, что мои страхи за тебя отнюдь не ложны?

Боярышня любовно обняла свою пестунью.

–  Не допускай до сердца, матушка, такие страхи. Агафоклия, нет спору, чародейка. Однако же она способна увидать не явь, а только сон. В том сновидении, куда я погрузилась её чарами, всё было, словно наяву. А пораскинь умом - ведь это же мои мечты! Жду возвращения Василиуса, боюсь злых умыслов Витовтовны. И снятся преувеличения: великий князь становится царём, монгольское ярмо вдруг оборачивается ляховицким, да ещё скинутым, я повергаюсь жертвою дворцовых козней, из-за меня родитель взят за приставы, семья обречена изгнанию… Замечу, мне и прежде доводилось удивляться: во сне увидишь так, а въяве всё наоборот. Поэтому освободись от страхов, Акилина свет Гавриловна.

Тут келья погрузилась в темноту.

–  Очаг погас, - вздохнула амма Гнева.
– Сиди… Отыщу трут, сызнова вздую огонь…

–  К чему бы это?
– прозвучал во тьме вопрос Евфимии.

–  Что?
– Амма Гнева чиркнула кремнёвыми каменьями.

–  К чему бы вдруг очаг погас? Хозяйка раздувала пламя, потом сказала:

–  К нечаянному гостю…

В дверь вскоре заскреблись.

–  Кто там?
– Боярыня сняла засов и радостно воскликнула: - Янина!
– Однако тут же увидала, что гостья не одна. И сурово обратилась к её спутнице: - Как ты осмелилась покинуть боярский дом, Бонедя?

–  Пани Бонэдия!
– поправила, входя, полячка и сразу бросилась к Евфимии: - Оццец!.. Оццец!..

Не зная подходящих русских слов, шляхтянка перешла на польские. А её спутница, тоже полячка видом, но в сравнении с Бонедей не красавица, перевела слова подруги:

–  Вчера отец твой с государем прибыл на Москву. Василиуса царь ордынский поставил на великое княжение. Иван Дмитрич ждёт тебя домой немедля.

8

Отец с дочерью сидели рядком в палате для уединённых письменных занятий и не могли наглядеться друг на друга.

–  Взросла стала!
– улыбался Иван Дмитрич в пышные усы, поглаживая бритый подбородок.
– В пору под венец идти. А венец уж близок.

–  А у тебя седины прибавилось, - дотрагивалась Евфимия тонкими пальцами до густых белых кудрей отца.

–  Ещё бы не прибавиться!
– Боярин вздохнул, вспоминая тяжёлую ордынскую прю.
– Знаешь ли, что Настасья Юрьевна по приезде мужа в одночасье скончалась?

–  Господь с тобою!
– Евфимия прижала руку к груди, как бы переживая сызнова недавние злоключения в обществе Анастасии Звенигородской.

–  Не посылывал князь Юрий вестонош, мыслил из собственных уст потонку сообщить супруге о своём поражении. А напрасно. Властолюбивое сердце княгини неожиданности не перенесло…

–  Расскажи, батюшка, о столице ордынской, - поспешила переменить речь Евфимия.

–  О, Сарай не Москва!
– охотно заговорил боярин.
– Богач город! Здравствует на берегу Ахтубы в двух днях пути от Астрахани, почти в ста древних вёрстах от Царицына. Мечети каменные. И два превеликих здания. В одном плачные залы, обитые серебром. Туда не пускают. Там прежние ханы покоятся. Нельзя видеть. В другом - царь живёт. Глубокие рвы вокруг выкладены кирпичом. Стены из белых плит с муравлеными украшениями. Есть дома островерхие, как в германских землях.

–  Тяжек был твой труд, батюшка, в этом городе?
– представила дочь.

–  Воистину тяжек, - согласился боярин.
– На нашу удачу мурза Тегиня увёз своего друга Юрия Дмитрича зимовать в Тавриду. Вот тут мне и удалось вложить нужные внушения в умы царёвых вельмож.

–  Ты им открыл глаза, - нетерпеливо перебила Евфимия, - ежели Тегиня единолично сумеет убедить хана дать Юрию Дмитричу сан великокняжеский, этот мурза получит особенное значение не токмо что на Руси, а и в Литовском княжестве, где властвует Юрьев свойственник Свидригайло.

–  Верно!
– восхищённо взглянул на дочь Всеволож.

–  А ежели так случится, - продолжила боярышня, - то царь ордынский окажет небывалую честь вельможе столь сильному и все остальные станут его рабами.

–  О!
– воскликнул боярин.
– Где ты весь этот год была? Не рядом ли со мной, умница?
– и он заключил, потирая руки: - Сии слова, словно стрелы, уязвили сердца вельмож. Особливо же Мин-Булата, баскака московского, и князя Айдара, царёва зятя. Он до того довёл царя нападками на мурзу, что легковерный Улу-Махмет обещал казнить его смертью, коль скоро, вернувшись с нашим мятежным князем, Ширин-Тегиня за него заступится.

–  Тот, конечно, узнал заранее свою участь?
– догадалась Евфимия.
– Кто-то же непременно ему донёс.

–  Брат Тегини, постельник царя, Усеин открыл ему мысли Улу-Махмета, - подтвердил Иван Дмитрия.
– Мурза - ах, да руками мах! Но, сведав обстановку, помалкивал. И вот скрестились мечи языков, началась брань словесная. Сам царь председательствовал в судилище. Василиус, твой жених, отстаивал своё право новым уставом государей московских, по коему сын после отца, а не брат после брата наследует великокняжеский стол.

–  А дядя его отверг сей устав, - вставила Евфимия, - сослался на летописи, а главное, на завещание Дмитрия Ивановича, героя Донского.

–  Откуда тебе сие завещание ведомо?
– поднял брови Всеволож.

–  Анастасия Юрьевна - Царствие ей Небесное!
– пересказывала в пути, - и Евфимия подробно поведала, как попала в плен к покойной княгине Звенигородской. Заодно пришлось сообщить о размолвке с Софьей Витовтовной. Однако же о жилище ведьм не обмолвилась ни полсловом.

Боярин долго молчал, напрягши морщины у переносья.

–  Непредсказуемы выходки государыни-матери, - наконец сказал он.
– Да ведь не отводную клятву она давала, а целовала крест. Мне ли не верить ей? Что ж до Васьки Косого - не по достою разговор. А Настасья-покойница слишком недалеко ушла от старухи Софьи. Ну, дела прошлые, тому всему дерть, забвение.
– Помолчав ещё время малое, он продолжил: - Завещание героя Донского не стало решающей костью в игре его сына Юрия.

–  Там сказано, - напомнила дочь Всеволожа, - что в случае смерти великого князя-преемника наследует ему старший из братьев.

–  Настасья забыла добавить, - усмехнулся боярин, - это только в том случае, если великий князь не оставит наследника. А у сына Донского прямой наследник Василиус. И имени Юрия в завещании нет. Там вот какие слова о бездетном преемнике: «А отнимет Бог сына моего старейшего Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему стол Василиев, великое княжение». Зачитав завещание, я сказал Улу-Махмету: «Царь верховный! Молю, да позволишь мне, смиренному холопу, говорить за моего юного князя. Юрий ищет великого княжения по древним правам российским…»