Ослепительный нож

Повинуясь, Кожа взлетел в седло. Всадников не стало.

Евфимия вошла в свою избу, не в силах справиться с сердцебиением. Неонила перед пузырчатым окном рассматривала голубой сапфир на пальце.

–  Вышла из ворот, - поведала она, - ослопников и палишников набралась такая тьма - на них хлеба не наямишься.

–  Как… хлеба не наямишься?
– переспросила Всеволожа, вся в других мыслях.

–  Ну, хлеб же хранят в ямах, - принялась за объяснены! Неонила.
– Выроют в виде кувшинов, выжгут соломой, сверху утеплят землёй. В сухой почве ямный хлеб держится долго.

Боярышня повела носом.

–  Что за гарь в избе?

–  Печную трубу чистят, - отвечала Неонила.

–  На кровлю взлезли?
– дрогнула Евфимия, только что испытав ветер, рвущий клочьями солому с крыш.

–  Зачем же?
– возразила Неонила.
– Взлезли на избу. Там у переводня, что связывает печь большую с малой, есть в трубе заслонка. Отодвинь и чисть.

Евфимия задумалась. Луч над переносицей возник и проступал всё резче… Вдруг она метнулась в дверь.

–  Голубонька, оденься потеплее, - останавливала Неонила.

Боярышня выскочила из избы.

Бекшик-Фома уж тут как тут.

–  Куда?

–  Платчик позабыла у Василья Юрьича. Я мигом!
– побежала Всеволожа.

–  Так и я мигом!
– поспешил за ней Бекшик. Во дворе съезжего дома она велела, задыхаясь:

–  К чёрному ходу! Чтобы не видели, что заходила дважды.

Бекшик остановился у двери на крытый двор.

–  Не выйди через красное крыльцо. Там стережёт Туптало.

Всеволожа не слушала. В голове - одна мысль: «Не видеть, так слышать!» Одна и та же, на крыльях несущая, мысль: «Не увидеть, так хотя б услышать!»

У избяной стены - беременная бочка. На бочку Евфимия поставила чурбак и взлезла на избу. Где тут переводень? Брысь, кошка! Вот заслонка. Заело за зиму! Ой, не слушаются пальцы! Чем смахнуть пыль? Смахнется с шубы!.. И вот ухо ловит снизу слова:

–  Брат, отпусти её.

–  Кончили о ней речь.

–  Брат, что она тебе?

–  Л юбава!.. Ямки на щёчках… Этакая умилка!

–  У самого очи в ямах от большого гнева.

–  А ты хорошеешь в безгневии. Выпорол бы, как старший, за службу Каину-Ваське. Поддатень врага хуже поганина!

–  Не станем гадать, кто Каин, кто Авель. Кончи миром, без крови. Прошлому всему - дерть!

–  Сызнова потакать? Новгородцы такали, такали, да и протакали свою вольность.

–  Брат, одумайся!.. Долгая тишина…

–  Хотел бы крови, не мира, задержал бы тебя, - чуть смягчился голос Васёныша.
– Я же не кровоядец. Хотя можно бы поспеть с битвой. Не скоро станет ве-чораться. Однако прошу времени до утра. Дайте размыслить.

–  Брат, за благоразумие тебе Бог воздаст. Будь по-твоему. А как с пленющей?

–  Утречком, брат Дмитрий, утречком. Обымемся до завтрашней встречи…

Чуть спустя дверь скрипнула, затворилась.

Ушёл!.. Евфимия не вдруг сошла вниз. Поддатливая память слушала, переслушивала тихий мягкий голос. Князь Дмитрий Красный пёкся о её судьбе! Не преуспел. Не суть важно. Просил, печаловался и теперь скорбит…

Дверь хлопнула. Кто вошёл в избу? Не один!

–  Дозволь, государь?
– голос воеводы Вепрева.
– Мы тут с Путилой Гашуком решили вызнать, чем завершилась братняя беседа.

–  Сошлись по згадце о мирных докончаниях?
– голос Гашука.

–  Никакого обоюдного согласия и мирных договоров не предвижу, - заявил Васёныш.
– Слушайте, что делать. С братом мы сошлись на перемирии до завтрашнего дня. Пусть московские полчане успокоятся, заснут крепче. Ты, Путилушка, немедля снаряжай вятчан и, крадучись, сторонкой, обойди неизготовленную к бою рать. Возьми в плетухе петуха поголосистее. Со вторым петлоглашением ударь им в спину. Мы с Вепрем тем же часом ударим в лоб. Считайте, золото победы уже позвякивает в наших калитах!

–  Измыслено отменно!
– похвалил Вепрев.

–  Я удаляюсь делать дело, - объявил Гашук.

Евфимия с избы увидела, как трое вышли на красное крыльцо. Закрыв трубу, она спустилась, выскочила через крытый двор. Бекшику показала платчик с узорчатой каймой.

В избе хозяйка с Неонилой только кончили сбирать на стол. Боярышня сидела на голбце, как истуканша. Ни на какие уговоры не спустилась к трапезе.

–  Что с тобою нынче?
– встревожилась наперсница, едва хозяева ушли к скоту.

–  Взлезай ко мне.

Обнявши Неонилу, Всеволожа шёпотом передала услышанное сквозь трубу.

–  Великая измена слову свершится нынче ночью. Как упредить, не ведаю.

Не услуженница, а почитай уже подруга, покачала головой и молча удалилась. У Всеволожи мысли уходили-приходили без толку. Сбежать от стережения 3венца, Тупталы и Фомы, что биться в стену лбом. Послать, как вестоношу, Неонилу? Под приглядом и она. Достать оружие? Одной троих не одолеть. И никого верного. Две девы в волчьей стае!

Явилась Неонила, осмурневшая, с покусанной губой.

–  Фома-поганин позлорадствовал: до завтрашнего дня надзор за нами многожды усилен. Сама видела каких-то новых, то ли вятчан, то ль галичан. Впёрлись в тёплую кошару, играют в зернь. Старухе нашей со стариком не велят ехать за сеном. Особая сторожа перед страшным делом! Всех сельчан до времени не выпускают со дворов.

Боярышня, сжимая руки, запохаживала по избе. А Неонила снова вышла.

Пузырь в оконцах покраснел, как уголья, после побурел, как пепел, потом стал тёмен. Первое петоглашение раздалось с крытого двора. От мерзкого бессилия реветь хотелось, а слёз не было. Хозяева вошли, вздули огонь и повечеряли.

–  Поешь, дочура, - позвал старик. Вздохнул, не получив ответа.

Вот на полатях - сонное дыхание. Едва приотворилась дверь.

–  Роднуша, подсоби.

Неонила передала боярышне охапку: какие-то порты, рубахи толстого сукна, пара тулупов, сапоги чёрного товара.

–  Что это?

–  Мужская сряда. Оболокайся вборзе. Не разглагольствуй ни о чём.

Переодевшись, вышли.

–  На носках ступай. Не зашуми.

По мосту - через крытый двор. Сквозь куриный дух, мимо коровьего жваченья - к чёрной двери. Там в лунном свете- Туптало. Из кошары доносились хриплые голоса с подвоплием: