Ослепительный нож

Ай, в окошечке лебёдушка похаживает, В русу косу алу ленточку уплётывает, А другую, голубую, подпоясывает, А как третью, разноцветну, да на шейку кладёт. Ай, как сладко чёрный лебедь её в лес зовёт! «Уж пойдём, пойдём, лебёдушка, берёзку сажать. Не познавши красной девки, нельзя замуж взять!»

–  Кто там?

– оторопела Евфимия.

–  Пьяницы да скляницы, - пробормотал Туптало, сделав головой знак следовать за ним.

По кочкастому огороду вышли на зады. И - в лес. Боярышнины сапоги скользили. Охраныш её поддерживал. Неонила шла легче.

– Тебе чужая обувь не жмёт?
– беспокоилась Всеволожа.

–  Привычны мы к непутьме, - отвечал за неё Туптало.

–  Плач и скрежет зубов ждёт опоенных завтра, - сказала Неонила о поющих в кошаре.

–  Хмель не плачет, что пьяницу бьют, - хмуро отозвался охраныш.

Больше не обмолвились ни о чём, пока миновали лес и вязкое поле под ломкой корочкой льда. Боярышня постепенно соображала, что волоокий Туптало вошёл в сговор с Неонилой. А из какой корысти?

Вот снова вошли в лес.

–  Далее не пойду, - остановился проводник.
– Ню-халы наши сказывали: лес этот, как источень, узок. Не заплутаетесь. Ищите конский след. Он выведет к московскому стану.

–  Ты-то куда?
– исподлобья глянула на парня Неонила.

–  Мне ни вперёд, ни назад нет ходу, - отвечал бывший охраныш.
– Мой путь по дал её в сторону. С твоей лёгкой руки авось да не пропаду.

И исчез.

Две женщины, омужиченные неподобной срядой, углубились в березняк, трудно разглядывая ламьё конских копыт.

–  Дай, понесу узел с рухлядью, - предложила Евфимия.

Неонила не отдала.

–  Сама снесу.
– И прибавила озабоченно: - Как бы не застудить тебя. Придётся переобряжаться в холоде. Не являться же в таком виде.

Выглянули из подберезья. Не виднелись, а скорее пахли дымы погасших костров вдали. Едва угадывались в лунной синеве островерхие очертания шатров. Неонила развязала узел.

–  Сперва помогу тебе.

Евфимия близко увидела её руку, расстёгивающую ворот тулупа. Безымянный палец пуст.

–  Где сапфировый перстень?
– ужаснулась боярышня.

Овдовевшая дружница князя Романа поцеловала её холодную щёку.

–  Перстню не было хода ни взад и ни вперёд, - спокойно вымолвила Неонила.
– Путь его далеко в сторону. Зато мы - здесь!

Всеволожа заплакала.

Лагерь московлян ждал перемётчиц тихо. Как встретят? За кого примут?

3

–  Эй, девья мать, али усластить спешишь?
– заорал откуда ни возьмись ночной страж с рогатиной.

Шедшая впереди Неонила остановилась. Всеволожа обождала, пока этот воин, должно быть из городских ополченцев, подойдёт ближе.

–  К Василию Коже, - сказала она внушительно.
– Мы с товаркой несём из Кашина добрую весть от жёнки его Ириницы и сына Матвея.

Ослопник явно знал Кожу. Да кто его в окружении Василиуса не знал? Для пущей верности мужик спросил:

–  Как путешествовали из Кашина?

Евфимия бы смутилась. Неонила же отвечала бойко:

–  До Волги пешехожением, от Волги с рыбным обозом.

Без лишних речей страж привёл к латаному шатру, освещённому изнутри. В шатре раздавалось чмурное пение, похожее на голоса из кошары, только песня была не озорная, плечевная:

Что не сиз голубь по зарям летал, Добрый молодец по Москве гуляя. Ой, не так гулял, тяжело вздыхал: «Мне не жаль, не жаль широка двора, А мне жаль-то жаль зелена сада, Во зелёном саду растёт древьицо, Дуб-деревьицо - родной батюшка. Медова яблонь - родна матушка, Зелена груша - молода жена, Сучки-веточки - малы деточки…»

Из шатра вышел Кожа.

–  Хос-с-споди! Фимванна! Как удалось?

–  После, друг, после, - торопила боярышня.
– Проводи, не мешкая, к государю.

–  Почивает он, - мялся Кожа.

–  Говорю, не мешкай!
– рассердилась Евфимия.
– Юрьич порушил докончание с младшим братом. Со вторыми петухами Шемякина дружина бросится на вас врасплох, вятчане ударят в спину…

Княж воин выхватил в шатре светыч с железным пятчиком, оборвал песню, перешедшую в галдёж, повёл пришлиц, приговаривая:

–  Этак нас собьют в мяч. Государь до утра распустил полки для кормления. Кормимся-то за счёт областей. А жёнку мою с сынишкой по именам назвала, милая боярышня. Памятливая!

–  Подымай всех, - велела Всеволожа уже у великокняжеского шатра.
– Кличь воевод и полчан. Вдруг петухи пропели?

–  Куда?
– встал с земли сонный страж.

–  Пропусти! Я - Кожа!
– Воин ввёл Евфимию, пообещал: - Всех немедля сгаркну!
– и исчез.

Неонила ждала снаружи.

Евфимия воткнула у входа светыч и огляделась. Великий князь спал, раскинувшись, на высокой подстилке из лапника, на медвежьей шкуре. Всеволожа дотронулась до его плеча.

–  Пробудись, Василиус!

Чмокнув пухлыми губами, он лишь вскинул узкую бородку, крепче смежил вежды. Всеволожа резко потянула за руку.

–  Восстань же, спля сонная!

Открыв глаза, Василь Васильич сел, мотнул взлохмаченной головой, стал шарить меч подле себя.

–  Вот меч! Причешись, опрянься.

–  Евушка?

–  Васёныш обманул брата. Наступает! Хочет застичь врасплох.

–  Васёныш?.. Ты тут? Где была? Великий князь ещё не проснулся.

Евфимия увидела в изголовье воинскую трубу. Схватила. Выскочила. Приставила к губам: Пффф!.. Пффф!.. Ни звука.

–  Дай!
– выхватила Неонила. Щёки стали тыквами. Труба изрядно зашипела, как застуженное горло.

Василиус вышел, окольчуженный, в шлеме с чупруном. Молча переняв трубу, огласил пространство долгим мощным зовом.

Стан, без того ополошенный стараниями Кожи, пришёл в движение.

–  Нет со мной воев, - отнял князь трубу ото рта.
– Коли Косой докончанье презрел, я погиб!

–  Не погиб. Труби!
– велела Евфимия.
– Вон, кто-то идёт…

–  Князь Друцкой Иван Баба. Приспел с дружиной из Риги в своём безвременье.