Ослепительный нож

–  Отныне прошлому положим дерть и погреб. Что было между нами тёмного - прочь, прочь с дороги! Во имя мира и любви облобызаемтесь!

Витовтовна, покорно поводя мослами под рытым бархатом, чуть дотянулась до склонившейся Евфимии и ошершавила иссохшими губами её щёку. Боярышня при этом не удержалась от грешной мысли: «Как ни вертись, ворона, а спереди карга и сзади карга». Внучка Голтяихи расцеловала соперницу былую в губы.

–  Так-то вот!
– повеселел Василиус и долее, чем принято не отрывал уст своих от уст боярышни.

–  Сын, - подала голос великая княгиня-мать.
– Василь Кутузов хочет стать пред твои очи. Я его призадержала ради торжественного часу. У него дурная весть.

Всеволожа от отца слыхала о Кутузе, потомке слуги самого Невского.

–  Доколь терпеть дурные вести?
– возопил Василиус.
– Пусть Фёдорыч войдёт.

Евфимия до лобызания в Крестовой догадалась, что именно сюда их ввёл великий князь, желая, видимо, скрепить меж ними мир и дружбу не только чмоканьем взаимным, но целованием креста, Евангелия, общею молитвой миротворной. Однако это не успел ось из-за сообщенья Софьи Витовтовны.

Вот и Кутузов.

Великие княгини и боярышня вышли в переднюю.

–  Дожидайся здесь, роднуша, - обратилась к Всеволоже Софья Витовтовна, как прежде, в добрые их времена.
– Тотчас взойдёт сюда Меланьица, моя постельница, она тебя опрянет к пиру.

Софья из Крестовой шла последней и не вполне прикрыла за собою дверь.

Когда свекровь с невесткой удалились, боярышника слуха достигла речь Кутуза пред великим князем.

–  Вятчане, коих Косой послал на Ярославль, - рассказывал Василий Фёдорыч, - не дошед до града пятнадцать вёрст, у речки Тунашмы оставили суда и пеши побежали назад, дабы помочь Косому в битве. Не всё. Лишь сорок человек. Да не поспели. Встретили беглых с бою, узнали, что Василья поймали. Побегли за своими взад, вдоль речки Которосли, вниз. А нощь настала. Очутились близ Ярославля на заре. Встречь им - чернец. Сказал: князь Александр Брюхатый в устье Которосли шатром стоит на Волге со всей силою. Вой спят у костров, князь со княгинею - в шатре. В то утро мгла была велика. Вятчане, крадучись, князя с княгиней поймали, в их же суда вметались и отпихнулись на середину Волги. Рать Александра поздно повскакала, начала хватать доспехи. Вятчане же, держа над князем и княгиней топоры и копья, закричали: «Кто из вас стрелит, мы их погубим!» Князь крикнул ярославцам с угличанами, чтоб не стреляли. Посулил вятчанам окуп четыреста рублёв. Все ждали, покуда княж казначей из Ярославля привёз казну. Вятчане её взяли, Александра же с княгинею не отпустили, побегли к Вятке мимо Казани на судех. Брюхатых повезли с собой неволею.

–  Злодеи!
– прошипел великий князь.
– А этот спля кутырь! Расквасил бы его спесивый нос за несторожу! Пошлю на Вятку Горбатого Ивана с Григорием Перхушковым. Пусть свернут шею вольности [9] .

–  А как прикажешь ныне поступить с Косым?
– спросил Кутузов.

Великий князь молчал.

И вдруг Евфимия, ушам не веря, различила плотоядный шёпот:

–  Велю очи выняти…

Кутузов выпятился из Крестовой, не заметив Всеволожи, удалился.

9

Позднее Горбатый и Перхушков были посланы на Вятку, но, приняв взятку, отступили.

Боярышня влетела в молитвенный покой.

–  Василиус, похерь свой приговор!

–  Ты?
– удивился великий князь.

–  Я по наказу Софьи Витовтовны ждала Меланьицу. Всё слышала.

Властодержавец, не похожий на недавнего Василиуса, стоя спиной к иконам, молчал.

–  Ты не поступишь скоровёрто, - внушала Всеволожа.
– Иначе - продолженье смуты. Шемяка не простит. Красный проклянёт. Злодейство не имеет оправданий. Васёныш не давал вятчанам наказа брать Брюхатого за окуп и пленять.

–  Не давал, мог дать, - мрачно процедил Василиус.
– Не суйся, Евушка, в большие дебри. В них не безопасно.

–  Не побоюсь сказать: ты мне солгал!
– упорствовала Всеволожа.
– Ведь обещал же давеча…

–  Не подвергать головной казни, - подсказал Василиус.

–  Нож ослепительный чем лучше смертоносного ножа?
– дышала возмущеньем Евфимия.

–  Не досаждай! Исчезни в женской половине дворца, - сорвался в крик великий князь.
– Готовься к пиру, а не к брани.

–  Теперь-то ведомо, - боярышня беспомощно сжимала кулаки, - ты и не кто, как ты, сгубил моего батюшку, велев «очи выняти». Доколе?
– возопила Всеволожа громким голосом.
– Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?

Узнав слова апостольского Откровения, Василиус забыл, что он в Крестовой.

–  Вон!
– заорал великий князь.
– Вон из дворца, змеюга-переветчица!

Евфимия сняла подарок государя - диадему, положила рядом с ним на аналой и по достою вышла из Крестового покоя.

Затем, уже опрометью бежа по переходам, лицом к лицу столкнулась с Меланьицей в сенях княгини-матери, в тех самых, где старица Мастаридия, оборотясь девицей, как вовкулака, пия из Всеволожи силу, встретилась с Властой, Полактией и аммой Гневой. Кабы не они, боярышня сейчас бы не бежала, а лежала в сырой земле.

–  Куда ты?
– распростёрла руки Меланьица.

–  Вон из проклятого дворца, - пыталась Всеволожа отстранить постельницу.

–  Молю тебя: не выходи отсюда. Недалеко уйдёшь, - настаивала та.

–  Василиус прогнал. Вдрызг раскоторовались, - рвалась Евфимия.

–  Государь опамятуется. Стерпи.

Однако же боярышне удалось вырваться. И вот она уже сбегает с красного крыльца. Никто за нею не спешит вдогон. Она уже на площади Великокняжеской. Окстясь, прошла мимо Пречистой. В груди не утихает буря. Когда-то страх было подумать выйти пешей на виду у всех, без провожатых, без карети. Теперь бежит одна… Куда бежит?

Только тут вспомнила, что при пожалованье получила диадему, а не отнятый родовой дом. Забыл похитчик отчины про обещанье иль с умыслом отложил дело?

Выйдя из Кремля в застенье, она почуяла на себе взор. Оглянешься, народ идёт туда-сюда. Забудешься, затылок сверлят чьи-то очи.

На берегу Неглинной, у моста, боярышня остановилась и пропустила мимо чубарого детину, рыжего, как тыква, усы - морковинки, глаза, как будто говорят: «Вот я тебя!» Он тоже стал на полмосту, похоже, что-то выглядел в Неглинке. А что там выглядишь помимо тины и отбросов?

Боярышня прошла. Спустя немного, он - за ней.

Запутали неопытную городскую пешеходку в Занеглименье затыненные улицы. Попала, будто в Тезеушев лабиринт на Крите острове. Дождалась преследователя, рыжика чубарого, спросила:

–  Как пройти к Бутову саду? Он, нимало не смутясь, ответил:

–  До угла дойдёшь, сверни налево. Упрёшься в Бутов сад.

Истину сказал. Упёрлась. И, уже попав в объятья Богумилы, прежде стука отворившей низкую калитку, увидела под солнцем, в глубине заулка, того же огненного, только со спины. Зачем он шёл за ней? Любезничать не собирался, судя по их кратенькой беседе. Шёл, повернулся и исчез. И неприятно было вспомнить о его усах морковками и далеко не нежных лазоревых очах: «Вот я тебе задам!»…