Ослепительный нож

–  И у Предтечи, и у Василия Божий гнев оставил отметины…

–  Пропустите князя Константина и людей его!.. А ну, отхлынь!
– кричала обережь вокруг Евфимии и её спутников.

Чья-то мужняя жёнка под выцветшим убрусом в толчее просочилась сквозь охранышей, оказалась меж Раиной и боярышней.

–  Не зря вчера в вечернюю зарю являлось знамение на небеси!

Женщина тряслась от страха. Евфимия спросила:

–  Какое знамение?

–  А не видала?
– полуплача, крикнула напуганная дивом горожанка.
– Все видели! На западе звезда немалая взошла, аки копьё, а сверху, с острия, воссиял луч. Это ради грехов наших. Так толкуют сведущие. Всё преобразуется, претится и велит покаяться.

–  В чём каяться?
– услышал их беседу князь.

–  В том, что русские между собой секутся, брат куёт копьё на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет ближний ближнего, сулицею прободает сродник сродника, племенник своего племенника низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин старческих не стыдится, и раб Божий раба Божьего не щадит…

–  Куда, куда отжимают нас?
– сопротивлялся князь толпе, что с обережью вкупе понесла их вправо от Великого моста.
– Нам на Владычную сторону!

–  Любезный княже, - стонал сдавленный с боков Симеон.
– Говорят, инок свят внезапно начал в колокола звонить, и многие сходятся… Он же уродствует…

–  Что толкуешь, отче? Какой инок?
– продолжал сопротивляться толпе Константин Дмитрич.
– Ох, и вправду колокольный звон!

Дождь то уходил, то приходил, загашивая факелы.

И вся толпа, спешащая на зов, напоминавший набат, вдруг погружалась во тьму кромешную. Лишь вспышки молний озаряли бесконечность жарких глаз, всклокоченных бород, высоких шапок…

–  Не наседай! Не наседай!
– предупреждала цепь вольных стражников.
– Пройди заулками!

Кабы не стражники-богатыри, помяли бы толпежники друг друга.

Вывернув из-за угла, Евфимия узрела страшный свет. Треща, искря, грозя красноязычием, пылал костёр до неба.

–  В храм угодила молния! Сосновый храм горит!
– кричали спереди на крики напирающих.

–  Что, что горит?

–  Колокола на звоннице от огненного жара разлились!
– перекрывал всех тонкий голос.

Однако тот набатный звон, что стягивал толпу на площадь, ещё гудел. И вдруг умолк. И всё умолкло. Лишь факелы шипели и чадили, судя по запаху, ибо во тьме не видно было чаду.

–  Глядите, вон, на каменной приступке возвысились архиепископ наш Евфимии с посадником Нежатой…

–  Тише! Тише!.. Юродивый заговорил…

На звоннице каменной церкви, что насупротив пылающей сосновой, освещённый пламенем, стоял высокий человек. Он не был в медной шапке и веригах напоказ, какими Всеволожа привыкла видеть на Москве юродивых. На нём были скуфейка, ряса, подпоясанная вервием. Левая рука сжимала длинный посох, правая возвысилась над площадью.

–  О, это ж Михаил, мой родич!
– затормошил князь своих спутников.

Его утихомиривали из толпы:

–  Дай слушать!

Михаил Клопский подошёл к самому краю высокой каменной площадки. Белая, едва не по колена, борода зашевелилась. Он стал говорить. Гулкий, как гром небесный, голос, чёткие, как будто зримые, слова как было не услышать?

–  Днесь великий князь торжествует!

– возгласил юродивый.
– Господь даровал ему наследника. Зрю младенца, ознаменованного величием. Се игумен Троицкой обители крестит его, именуя Иоанном. Слава Москве!

Толпа безмолвствовала. Будто бы никто вправду не воспринял славословия юродивого.

–  Иоанн победит князей и народы, - продолжил он.
– На горе нашей отчизне Новгород падёт к ногам Иоанна и не восстанет!

По толпе прошёл стон.

–  Гордыню вашу упразднит Иоанн и ваше самовластие разрушит, - пророчествовал Михаил.
– И самовольные ваши обычаи изменит. И за ваше непокорство многу беду, и посечение, и плен над вами сотворит. И богатство, и сёла ваши восприимет…

–  Протиснусь, протолплюсь к архиепископу, - рек Симеон на ухо князю.
– Ты не пойдёшь со мною, сыне?

–  Нет, - мотнул головой Константин Дмитрия.
– Евфимии держит сторону Василия Московского. У нас с владыкой мысли разные.

Вскоре по отходе Симеона умолк юродивый, покинул звонницу. Князь было попытался с помощью охранышей приблизиться к своему родичу, однако увидал его вблизи архиепископа и отступил.

Толпа редела. Люди расходились.

–  Ты веришь, доченька, пугающему прозорливцу?
– спросил князь Евфимию.

–  Я верю, - отвечала Всеволожа.

–  Я - нет, - возвысил голос Константин Дмитрич.

Раина не участвовала в споре.

Кареть ждала их у Великого моста.

Хоромы «князиньки» на улице Рогатице удивили Всеволожу мрачностью. В палатах и простор, а потолки низки. Брёвна в стенах и могучи, а черны. Ступени лестниц и крепки, а стонут, как ледащие.

Приняв с Раиной баенку, протопленную только что, а скуповатую на жар, боярышня опрянулась и поднялась в столовую палату, где ждал Константин Дмитрич.

–  Тяжёлый день!
– заметил он.
– От хлебного дождя до грозного пророчества. Дай Бог, чтобы последние часы до сна были покойны.

Едва лишь прозвучало это пожелание, внизу возникли голоса и шум.

–  Сколько крат можно ходить?
– кричал вельможный бас - То князь в Торжке, то в сельском замку! Але прячется? Ох, мает быть караный! С третьей покушки мне потрафило: князь дома!

–  За покушку бьют в макушку!
– проворчал Константин Дмитрич.

–  Кто так припозднился?
– недоумевала Всеволожа.

–  В который раз пожаловал. Подумал, прячусь, - хмыкнул князь.
– Грозится наказанием. С третьей попытки застаёт…

Евфимия допытывалась:

–  Кто же, кто? Константин Дмитрич тяжело вздохнул:

–  Слышу голосище выходца литовского, дружка Шемяки, Александра Васильича Чарторыйского!

8

Едва гость переступил порог, Всеволожа про себя ахнула, вслух же прошептала:

–  Богатырь!

–  Чета братцу Ивану, - истиха вымолвил Константин Дмитрич, поднимаясь встречь вошедшему.