Ослепительный нож

Она не услышала скрипа входных дверей, очнулась лишь от Шемякина голоса:

–  Подымись, грешница, покинь сие место.

Вкруг неё в смирном образе стояли черноодетые люди. Среди них углядела Василия Борисыча Вепрева, столь неодобрившего её посольничества под Великим Устюгом, а затем столь счастливо сбежавшего после битвы у села Скорятина под Ростовом Великим.

–  Слышишь ли повеленье князя?
– сузил он памятливые зеницы.

Мрачный, ненавидящий взор дьякона Дементея напомнил ей давнее «привиденье» Раины: «Предаст тебя для невиданной казни!»

Не веря в такой конец, она поднялась с колен, попрощалась глазами с безгласным гробом и покинула церковь.

В своей одрине нашла Раину. Та бросилась на шею.

–  Боярышня, бежать надо!

–  Бежать?
– не уразумела Евфимия. И махнула рукой.
– Уедем потиху после отпевания, погребения…

Лесная дева вздохнула, покачав головой.

–  Принесу поесть. Почитай, три дня у тебя во рту крошки не было.

Всеволожа оставалась одна недолго. Внезапно в одрину ввалился Вепрев. В растворенной двери - двое приставов.

–  Поята ты, Евфимия, дочь Всеволожа, князем Дмитрием Юрьичем за злокозненные кудеса твои над покойным братом его Дмитрием Красным.

–  За какие «злокозненные кудеса»?
– пылко возразила боярышня.

–  За те, что достойны казни, - глухо произнёс Вепрев.

–  Казни?
– переспросила Евфимия.

–  Ты будешь казнена немедля, - приговорил имщик княжеский.

–  Казнена? Без суда и исправы?
– всё ещё не верила Всеволожа.

–  Есть послух, сиречь свидетель, твоих волшебств, - разъяснил Василий Борисыч.
– Дьякон Дементей видел и слышал, как ты творила заклинания над усопшим, как насильственно возвратила к жизни покинувшего её, как распечатала мёртвые уста, дабы восприять непотребные, сластолюбивые о себе глаголы.

–  Полноте, воевода!
– возмутилась Евфимия.
– Князь Дмитрий не умер, когда все сочли его мёртвым. Пришед в себя, он произносил стихи из Соломоновой Песни Песней. Каноническими словами попрощался со мною и предстал перед Богом. Дьякону Дементею невесть что попритчилось.

–  Послухование его принято Дмитрием Юрьичем, - сказал Вепрев.

–  Каким Дмитрием Юрьичем?
– испугалась боярышня.

–  Живым! Каким же ещё?
– в свою очередь осерчал воевода Шемякин.

Всеволожа, приглядываясь к нему, поняла, что серчал он не столь за несусветицу нынешнюю, сколь за её поступок давешний под Скорятиным, когда едва избежал пленения и возможной гибели.

–  Ныне ваша с Шемякой надо мной воля. Мёртв мой заступник, - сказала Евфимия и протянула приставам руки.

Вязницу вывели из дворца.

–  Где твоя девка-ведьма?
– пытал Вепрев по пути.

–  Не ведаю.

Однако в скоплении челяди боярышня на миг встретилась с коноплястым личиком лесной девы, а знаку не подала на её кивок.

Выведенная на задний двор, очутилась перед дощатым строением, в каких хранят сено зимой. Неужто тут и поруб, земляная яма? Внутри - утоптанный пол, присыпанный сухой крошкой. Никакого отверстия в поруб. Даже никаких предметов. Лишь в углу большая сенная куча. Здесь ли казнят? Как станут умерщвлять?

Ей связали ноги. Положили спиной на землю.

–  Прощай, гнусная переветчица, - сказал Вепрев.
– Помни преданного тобой Василия Юрьича и приваженного, обречённого преждевременной смерти Дмитрия Юрьича…

–  Клеветы сии лягут на чашу весов, когда будут взвешивать твоё зло перед адским пламенем, - перебила его Евфимия.

–  Прежь меня сгоришь в аду!
– рыпнулся воевода, воздев над поверженной трезубие вил. Однако ж не опустил их на её грудь, а передал одному из своих приспешников.

Вязница изготовилась ощутить смертельный удар острых зубьев. Вместо этого на неё упал навильник сухого сена. За первым - другой и следующий… Сено пахло осенним лугом. Мелкий острец с засушенными вкрапинами васильков, анютиных глазок, мать-и-мачехи щекотал ноздри сладким запахом ушедшего лета. Она вспомнила себя в Зарыдалье беззаботной отроковицей, когда ласкал солнышком Самсон-сеногной, обещая погожую осень. Она увидела себя в Занеглименье на берегу речки то ли Чертольи, то ли Черторьи, когда Марья Ярославна, внучка Голтяихи, плела для неё венок, Васёныш носил цветы, Шемяка в ней признавал другиню, Василиус называл невестой… Софья… Заозёрская Софья! Прибыла ли она нынче с мужем в Галич? Ведает ли, что творят с Евфимией? На сей вопрос не было ответа… Однако долго ли ей лежать под ворохом сена? А ворох становится весомее, тяжче, давит грудь… Вот уж и сладостные сенные вони не радуют - душат! Разум боярышни озарился догадкой: её не прячут под сеном неведомо от кого, её не испытывают ос-комными издевательствами, её измыслили лживым образом задушить, будто бы умерла сама, - ни петли на шее, ни катских перстов на горле. Вот она, привидевшаяся Раине, небывалая казнь - удушение сеном!

Евфимия пыталась пошевелиться. Тщетно! Сено настолько сдавило, стало столь плотным, что ни сесть, ни улечься на бок, даже ни головой крутнуть.

–  А-а!
– крикнула умирающая и не услышала крика.

«Любимик мой молится обо мне, зовёт к себе. Я иду к нему Божьей волей!» - была её последняя мысль…

И вот уже легче становится. Груз слабеет. Потоки пыльного, а всё-таки воздуха обвевают её. Сдавленная грудь ещё причиняет страдания, но тотчас это кончится, кончится…

–  Работайте же, как ангелы! Не вилами, враг тебя уязви! Вилами её задеть боязно. Так, так разгребай!.. Эй, Кузька - кузькина мать!
– Кузьма! Кому говорю? Руки ей разомкни. Пошире! Теперь сомкни. Ещё разомкни, ещё сомкни!.. Девка - как тебя?
– Райка!

Подай воздуху ей в уста. Пощедрее! Глубоко вздохни, с силой выдохни. Вот и славно! Ишь, как хорошо глядит!..

Пока спасенница не раскрывала очей, слушала вдавни знакомый голос. А взглянула - узнала: Константин Дмитрия! Единственный оставшийся в живых дядюшка Юрьичей и Василиуса, сын Донского, безудельный изгнанник, старый друг её батюшки, прибыл из Новгорода Великого. Стало быть, успел послать за ним Дмитрий Красный, как обещал. Да не к свадебной каше успел приглашённый невестою, а к позорной казни.

–  Сколько лет, сколько зим не виделись, сиротка Евфимьюшка!
– склонился он к самому её лицу.
– Ну, дозволь поверну тебя, вервие развяжу… Ах, ироды проклятые!.. Кузька, с ног путы поснимай. Побережнее!.. Подымайте, дети мои, сей бесценный груз. Прямиком - в мою кареть! И - ходу, ходу отсюда! Даже на отпевание безвременно почившего племянника не пойду, чтоб более не видаться с извергами. Поистине, удались от зла и сотворишь благо!

5

Село Вседобричь, отданное новгородцами в кормление Константину Дмитричу, успокоило Всеволожу близостью к Господину Великому Новгороду, дальностью от Москвы, Костромы и Галича. Княж терем стоял от села наособь, окружённый огородом и службами. Здесь успокоенная Евфимия предалась тихой жизни, напомнившей о родительском доме. И всё же она возвращалась мыслями к претерпенным страстям.

Когда княжеская кареть спешила умчать её от Шемякиной слепой злобы, спасённая выяснила, что избежала казни благодаря Раине. Той пришло «привидение», будто Евфимию спрятали в копне сена. Большого искусства стоило и подслушивать под дверьми, дабы вызнать о грозящей обеим беде, и скрываться от Вепрева, Шемяки и Дементея, и проследить, куда увели боярышню. Узнав, что единственный приглашённый Всеволожей на свадьбу гость Константин Дмитрич наконец-таки прибыл в Галич, Раина бросилась к нему. Старый друг боярина Иоанна подоспел вовремя. «Как Шемяка не воспротивился моему увозу?» - недоумевала Евфимия. «Он ли мог мне перечить?
– вскинул бороду дядя Юрьичей.
– По дедовскому закону я сейчас должен быть властодержцем Великого княжества Московского. Да заветы порушены!»