Ослепительный нож
Шрифт:
– Лабас понас!
– заорал большеглазый великан, блистая серебряными усами.
– Добрый вечер, - ответил князь.
Они трижды облобызались. Однако гость этим не удовольствовался, промурлыкал:
– Ера! Ера!
– и облобызал хозяина ещё многожды. Константин Дмитрич едва вырвался.
– Будет тебе «ера», «ера», «ещё», «ещё»!
– Але не с пригоды?
– хохотал Чарторыйский.
– Не виделись сто лят!
– Потребовал вина себе с хозяином против обычая, чокнулся кубками, провозгласил: - Сто лят, сто лят нех живе, живе нам!
–
– пропел следом за ним князь.
Видно, во время оно оба употчивались по-братски.
– Ты мне ближе отца с маткой!
– орал, хмелея, литвин. И тут из-за плеча князя, не уступавшего богатырю ростом, углядел присмиревшую за столом Евфимию.
– О, прекраснейшая паняли!
– Эта паненка - моя названая дочь, Евфимия Всеволожа, - представил князь.
– Дочь пана Иоанна!
– воздел руки Чарторыйский.
– Да покоится его душа в райских кущах боженства христианского!
Евфимия, встав, поклонилась гостю. Не плечистость, не рост и не крупный лик его с тяжким голым подбородком оказали на неё сильное воздействие. Глянув раз, она продолжала видеть мускулистые руки Чарторыйского, умертвившие Жидимонта.
– Дозволь, князь, покинуть вас, - обратилась боярышня к Константину Дмитричу.
– Побудь ещё с нами, - попросил он.
– Ера, ера!
– обрадовался Чарторыйский.
– Ещё, ещё!
– Литовские жены менее приятны твоему взору, нежели наши?
– спросил хозяин.
– О!
– взмахнул рукой гость.
– Татары держат жён в сокровенных местах, наши ходят по домам праздные, в обществе мужчин, в мужском почти платье. Отсюда страсти… У нас некоторые женщины владеют многими мужчинами, имея сёла, города, земли, одни временно, иные по наследству. Желая владычествовать, живут под видом девства или вдовства необузданно, в тягость подданным. Одних преследуют ненавистью, других губят слепой любовью…
– Платье-то на тебе наше, - перевёл в присутствии девы речь в иное русло хозяин.
– Платья, однорядки и кафтаны, - отвечал Чарторыйский, - радные паны причинают делать и многие любят носить ныне с московского обычая.
– Вы переимчивы, друже, - заметил князь.
– А вы?
– вопросил Александр Васильич.
– Жены русские, как и наши, носят на голове украшения, отделывают подол платья до колен полосами горностая и иных мехов, мужчины носят верхнюю одежду в виде немецкой.
Константин Дмитрич наполнил кубки.
– За дружество наше, Саня! Вместе пуд соли съели. Гость опорожнил кубок и очервленел ликом. Видно, напотчеваться успел не только в этой палате.
– Слышно, покинул ты псковитян?
– спросил князь.
– Тьфу на них!
– сплюнул в сторону Чарторыйский.
– За моей спиной жили, как за каменной стеной. Вдруг сие не так и тоё не так! Ищут нового воеводу. Я ушёл к побратиму Шемяке. Привёл триста боевых людей кованой рати, не считая кошевых. Станут псковичи соколом ворон ловить и меня, Чарторыйского, вспомнят.
– В Литву тебе нет дороги, - вздохнул Константин Дмитрич.
–
Се мне не трафит, - согласился литвин.– Под скипетром Казимира только шеей зад взвешивать! Зело зол! Дружница жидовка Эстерка ему прибавляет зла. То-то новгородцы не приемлют от него помощи!
– А предлагал?
– обеспокоился князь.
– Предлагал, коли станут подданными…
– Буммм!
– раздалось за окном. Константин Дмитрич прикрыл оконницу.
– Часомерье на Владычней башне извещает о полной ночи. Пора, друже. Благодарствую за приход. Утро вечера мудренее.
– За гостины - поклон!
– обнял князя Чарторыйский.
– Обережь нужна?
– Моя ждёт внизу.
Друзья, пошатываясь, направились к противоположным дверям.
– Провожу тебя, князинька, - приняла руку старика Евфимия.
Пожелали друг другу покойной ночи. Прикрыв дверь хозяйской опочивальни, боярышня прошла через столовую палату в сени. Стол был пуст. Челядь разошлась. У ступеней, ведущих выше, в её одрину, Евфимия услышала шаги снизу. Тяжёлые, торопящиеся шаги. И вот густой шёпот позвал:
– Обожди, паняли Евфимия!
Всеволожа остановилась. Пред ней вырос Чарторыйский.
– Запону жемчужну на столе забыл…
– Пусто на столе, - сказала Всеволожа.
– Пирник, стало быть, прибрал. Завтра у него спрошу…
Припозднившийся гость стоял, в упор глядя на неё. Видимо, не спешил откланяться. Жаждал продолжать беседу.
– В Вильне была, паняли?
Всеволожа покачала головой.
– Батюшка бывал, сказывал: столица Великого княжества Литовского состоит из дурных деревянных домов, деревянной крепости и нескольких церквей.
– То было давно, - пробасил Чарторыйский, не трогаясь с места.
– Пора на покой, гостюшка, - очесливо улыбаясь, стала боярышня на первую ступень своей лестницы.
– Вельми поздно!
Он взял её руку для прощального лобызания, а после внезапь притянул к себе, охватил стан другой рукой.
– Брось старика… Едем ко мне… Княгиней будешь… Хозяйкой моего замку!
Объятия были не столь решительны. Всеволоже удалось выскользнуть, стебнуть оскорбителя по лицу и далеко отскочить.
– Пёсья мать, - тихо выругался литвин.
– Твой господин Свидригайло на предложения об измене отвечал оплеухами, - напомнила Всеволожа.
Александр усмехнулся, раскинул лапищи, пошёл на неё медведем.
– Подь до верху, не трону..
Он как бы освобождал путь к лестнице. Тут таился подвох: слишком близко предстояло пройти мимо жадных лап, готовых схватить. «Очами лжёт, а руками страшен!» - не двигалась Всеволожа.
Чарторыйский тем временем подступал… Вот приблизился… Вот занёс над ней великаньи длани… Ими он исторг жизнь из несчастного Жидимонта, отпершего на его подман. Евфимия увидела эти руки с вилами… Нет, над ней были руки Вепрева, занёсшего стальное трезубие… Страдный предсмертный крик потряс сени, весь терем княжеский. С переходов и лестниц понеслось топотание. В дверях зажелтели испуганные лица.