Ослепительный нож

–  Не излишни ли будут траты?
– приняла деловой вид невеста.

–  Для торжеств ничего не жаль, - раскраснелся князь.
– Нам ли, сиротам, ставить себе пределы? Сами сватаемся, сами женимся, сами торжествуем! Я уж купил семь блюд больших аглинского олова, каждое весом в пуд, три десятка блюд средних в три пуда, сотню ложек корельчатых с костьми, да ножей чугреев красных, с оправою медною, с финифтом…

–  Ах, любый мой, - перебила Евфимия.
– Что мне торжества! Не дождусь зреть тебя благозаконным супругом в тихом покое, наедине…

–  Торжества, моё солнце, осветят нашу тишину, - возразил жених.
– Представь жар свечей, сладкогласый храм. Нас будут поучать от Божественного Писания. Дружка поднесёт сыр и перепечь ко всем: и к новобрачному князю, и ко княгине, сиречь к тебе, и ко всему поезду. А пред столом он скажет: «Как голубь без голубки гнезда не вьёт, так новобрачный князь без княгини на место не садится!»

–  Для пары сирот и сиротства нет, - тихо произнесла Евфимия.

–  Что ты говоришь?
– недослышал князь.

–  С тобой я не сирота, - громко повторила боярышня.

Красный помолчал, потом произнёс:

–  Странное нынче со мною нечто: громогласие звучит внятно, обычная же речь слуху недосягаема.

–  Ужли уши застудил?
– испугалась невеста.

–  Не ведаю, что с ушами, - признался он.
– И ещё удивительная напасть: ем блюда с приправами, а вкуса не чую. С чего бы? Не оттого ли, что нынче сон не пришёл ко мне?

–  При отсутствии сна всяческая немогота случается, - поднялась из-за стола Всеволожа и подошла к жениху.
– Пойдём, мой любимик, провожу до опочивальни.

Идя по переходам и через сени, крепко держа его руку, она ощутила тревожный холод в ней, едва приметную дрожь.

–  Воспрянь духом, любезная Евфимия, всё это пустое, - утешал Дмитрий.
– Взойдём в новый день, а хвори оставим в старом.
– Он приголубил невесту у своего порога и пожелал: - Выспись, солнышко, осияй меня поутру!

К Евфимии сон пришествием не замедлил. Увидела себя на стене высокого кремника. Крутизна голая вилась вниз. Там чернели избы посада на берегу широкой реки. Тяжёлым богатырским мечом отливали её стальные воды. И небо провисло низко. И солнце снизилось к окоёму. Обок Евфимии на слабых ногах едва держался Раф Всеволожский, коего дочь привела сюда, напрягая силы. «Люблю слияние рек, - молвил он.
– Сливаются реки дружные». Дочь не впервой доставляла отца на его любимое место. Недолгая жизнь за Камнем не оставляла надежды ссыльному вернуться на родину. «Не дожить!» - вздыхал он, чуть ли не ежедень вспоминая допросы в Тайном приказе, куда поступил о нём государев указ со страшными четырьмя словами: «всякими сысками накрепко сыскать». «Всякими», стало быть, - пытками. Сперва ставили возле дыбы, делали «стряску» - били кнутом, жгли огнём. После было такое, чему смертную казнь предпочтёшь. Отлитого водой до следующего раза берегли накрепко, чтобы над собой какого дурна не учинил. Семья привезла в Сибирь Рафа едва живым. Дочь ловит хотя бы малую улыбку на отцовском лице, себя считая виновницей его бед. Сейчас на стене сурового кремника он просиял улыбкой: «Гляжу на запад, как на родную даль. Восток за спиною чужд».
– «Придёт час, поедем домой, на запад», - успокаивает Евфимия. Отец грустно поводит головой: «Не дожить»…

Как настойную ягоду из длинногорлого сосуда, тянула её из сна Раина, трепля по-нежному:

–  Очнись, невеста, жениху плохо!

–  Что?
– села на одре Евфимия.
– Что ты говоришь?

–  Носом хлещет кровь. Причастие принять не мог. Дьякон Дементей и чёрный поп Осия ноздри князя бумажками затыкали.

–  Зачем бумажками?

–  Чтобы причастить.

Всеволожа наконец пришла в себя, опрянулась, собралась с мыслями.

–  Срочно скачи к амме Гневе за Калисой. Лучшего скакуна возьмёшь. Набью рублями калиту. Коней будешь менять на каждом становище.

Тут Раина села на сундук, замотала головой.

–  Вотще стараться! Что у князя порча, это вижу.

Кто испрокудил, неведомо. А подслушала поповское соборование - дьякон тебя винит, мол, жениха испортила, даже допускать к нему считает вредным. Священноинок его усовещивает: дескать, грех, не знаючи, вчинять вины. Однако же обмолвился, знахарство, мол, тут непотребно. Помощь - токмо Бог.

–  А что ж князь?
– спросила Всеволожа.

–  Сделался глухой, как тетерев, - расширила глаза Раина.
– Тебя зовёт, не умолкая. Дементей с Осией его не слушают. Тоже тетерева глухие!

Евфимия скорее - в дверь, опрометью на половину князя…

В сенях увидела Осию со святыми дарами. В дверях стоял Дмитрий, держа у носа красный платчик.

–  Любезная моя! Взойди поскорее.

В покое были Дементей, немногие бояре с Дионисьем Фоминым.

–  Вот только приобщился святых тайн, - сказал князь невесте. Усадил на стольце, сам лёг.
– Теперь станет лучше!

Принял яства, что челядинец внёс на деревянном блюде, вкусил толику от ух мясных и рыбных, испил чашу вина. Потом взял за руку боярышню, глянул на приближенных:

–  Выступите вон. Дайте упокой.

Среди бояр возникло оживление, как бы тяжесть спала с плеч.

–  Князюшка лучшает, - сказал дьякон.

–  Идемте, други, посидимте у меня, - пригласил Фомин, живущий ближе всех к княжому терему.
– Ещё не поздно.

Дверь закрылась. Дмитрий сжал руку Евфимии.

–  Прости, невестинька, мои недуги. Смешные люди, - отозвался о боярах.
– Мнят, будто не кровь у меня носом, а кровавый пот. С чего бы даже пот? И глухота… И ещё чую, будто бы болячка внутри движется.

–  Бога ради!
– молила Евфимия.
– Дозволь послать к Мамонам, привезть Калису. Целительница, коей всё подвластно!

Говорила громко на ухо болящему. Он запротестовал:

–  Ни в коем разе! Мамонам в огненной геенне гореть за смерть батюшки. Их ведьм - подалее от порога! Скрепя сердце принял Раину. Скажи, - привлёк вплотную невесту князь, - Раина - не ведьма?

Всеволожа пришла в уныние. Больной откинулся на подушки.

–  Мой мир телесный желает сна. Побудь со мною. От тебя токи сладостные. Ты - источник жизни. С тобою воспряну духом, люболюбная моя неве… невестинька Евфи…

Она сжала его руку. Рука стала холодеть. Глаза раскрылись, но взирали несмысленно. Уста шевельнулись - ни звука. Она приникла - ни шёпота!

Боярышня стремглав покинула покой. Оказавшись в пустых сенях, истошно крикнула на весь терем:

–  Князь Дмитрий Юрьевич отходит!

Первым прибежал дьякон Дементей. За ним - Осия в епитрахили. Скоро стали скапливаться бояре.

Князь уже не подавал признаков жизни. Евфимия, склонясь, припала к устам… Показалось, приняла последнее воздыхание…

Невеста отступила под чтенье канона на исход души. Осия подошёл к жениху.

–  Что он делает с князем?
– спросила Всеволожа боярина Фомина.

–  Загнёте ему очи и покры его, - ответил рядом стоящий дьякон.

–  Идемте, изопьём мёду за упокой души новопреставленного, - позвал Дионисий Фомин бояр.

Евфимия недолго пребывала наедине с покойником. Пришёл дьякон с толстой книгой, положил Псалтирь на аналой, отстегнул застёжки… Потекло заупокойное чтение:

–  «Внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея. В скорби распространил мя еси. Ущедри мя, и услыша молитву мою. Сынове человечестии! Доколе тяжкосердии векую любите суету и ищете лжи? И уведёте, яко удиви Господь преподобного своего»…