Отблеск миражей в твоих глазах
Шрифт:
Лус провоцирует меня на каждом шагу. Ни случая не упускает, взбесилась будто, чеканутая.
За прошедшую неделю пару раз удалось выбраться пораньше, организовал бабушке культурную программу — театр, ресторан, а потом просто гуляли. В процессе осознал, что у Лус доводить меня — это встроенная опция. Она могла ничего не говорить. Только смотреть. С вызовом.
Наши завуалированные дуэли забавляли бабушку. Посмеивалась, умилялась, пока мы с девчонкой протыкали друг друга сарказмом.
— Я рада, что вы счастливы вместе, — ба как-то попыталась перейти в сентиментальный регистр
— Ага, обожаю ее, — кивнул в сторону «обожаемой». — До слез просто.
— Кровавых, — шепнула сучка с обворожительной улыбкой.
Или, когда гуляли по скверу, бесцельно наматывая круги, увидел возле киоска с выпечкой голодную собаку. Купил ей хот-дог, а удивление Лус прокомментировал:
— У нее глаза на твои похожи, не смог мимо пройти.
Я, сука, уже по одной ответной улыбке знал, что меня ждет охуительная феерия полета нездоровой мысли. И оказался прав:
— С каких пор мы перешли от бешеных кошек, с которыми ты любишь водиться, к бездомным собакам?
Кристальная отсылка к ночи корпоратива. Я на это лишь глумливо ухмыльнулся, взглядом транслируя приятные воспоминания и подтверждая, что та кошка действительно была бешеной.
— С тех пор, как мне дорогу перешла чучундра.
Этот укус, первый за два с половиной года, остудил пыл чеканушки, изменив вектор настроения, но в долгу она не осталась. Чуть позже, когда мы уже выдвигались к выходу, остановилась посреди аллеи и спросила бабушку:
— Видите это дерево? Самое высокое здесь. По высоте разве что Вашему внуку в самомнении и высокомерии уступает.
— Или это всё же то, с которого ты рухнула? С проявляющимися до сих пор последствиями.
Мягко говоря, детский сад. Да мы и были такими порой. Словно позволяли себе немного побыть детьми, беззаботными и практически беззлобными, в присутствии взрослого. Неподчиняющееся логике аномальное явление.
А на выходные бабушка уехала на юбилей подруги загород. И контактировать нам с Лус было необязательно. Чем мы и воспользовались, игнорируя друг друга два дня.
Понедельник выдается привычно задротским — загруженным до ночи, изматывающим. Заваливаюсь домой к одиннадцати. Уставший, сразу иду в ванную, отказываясь от еды.
Как обычно бывает, из-за ломоты в теле долго не могу уснуть, сон уплывает. Напряжение всё никак не отпускает мышцы. Лежу в темноте и жду пришествия Морфея. Но вместо этого в комнату юркает чеканутая. Они с бабушкой сегодня будто не наговорились за день, еще и до ночи сидят.
Пару секунд шарканья ногами, мягкий плюх и вновь тишина.
Я уже засыпаю, когда блаженный морок в периферии сознания с треском рвет отчетливый всхлип. Сука, как команда «фас». Рубит зачатки сна на корню, и я усердно прислушиваюсь. Долгое время никаких звуков.
А потом снова — сдавленный писк. И еще. И еще один. Явно человек сдерживает порыв разреветься. Изо всех сил сдерживает.
— Эй, — зову, приподнимаясь, чтобы глаза были на уровне дивана. — Что случилось?
Затихает, отвечает многим позже, когда моё терпение уже у черты:
— Я думала, ты спишь, — голос
посаженный, гнусавый.— Повторяю: что случилось?
— Ничего. ПМС. Тебе не понять.
— Слушай, — присаживаюсь и дырявлю её спину раздраженным взглядом, — мы с тобой как договорились? Жилплощадь в обмен на безопасность. Это не праздный интерес, а попытка выполнить свою часть уговора.
— Отстань, Барс. Спи. Я уже не плачу, видишь?
Да она даже договорить не успевает, а из неё уже вырывается вибрирующее хлипанье.
— Вижу. Сюда иди, блин, мать твою, — подаюсь вперед и хватаю её за руку, стягивая к себе вниз.
Лус от неожиданности легко скатывается, попадая прямо мне на колени, и только потом начинает вырываться, шипя и не переставая плакать.
— Угомонись! — кричу шепотом.
— А ты не лезь! — зеркалит. — Свою часть уговора ты отлично выполняешь. Остальное тебя не касается!
— Это было бы отлично! Если бы меня не будил твой плач!
— Я сейчас уйду в ванную! Извини!
Параллельно с извинением девчонка в ходе борьбы заряжает мне такую оплеуху, что ухо глушит от удара. И сама пугается гулкого шлепка, резко замирая.
В полнейшем ахуе прикладываю ладонь к раковине, чувствуя, как нарастает пульсирующая боль.
— Прости-прости-прости… — делает неуклюжее движение, соскальзывая с моего бедра. И, по инерции смещая центр тяжести вперед, херачит головой мне в диафрагму.
Падаем навзничь. Матрас под нами жалобно скрипит. Я стискиваю зубы и выдыхаю, ощущая, как болезненно рябит теперь и в груди. Это, блядь, девочка-катастрофа, неразбавленный концентрат.
— Ой, — пищит и следом замолкает, лежа сверху.
Ладно бы этим ограничились мои испытания. Но нет. Местная сумасшедшая пускается в рёв, от которого я проживаю шок. Имел «счастье» общаться с ней столько времени, был рядом, когда узнала, что её отец-наркоман жив, и ни в одной подходящей жизненной ситуации она не пустила и слезинки. И внезапно — потоп. Разве такие плачут? И если плачут — то… как страшен повод?
Холодит от этой мысли, вся несерьезность разом испаряется. Картинки мелькают — одна хуже другой. Лусинэ — не та, что будет лить слезы без весомого повода.
Осторожно переворачиваю нас обоих на бок, откидываю её волосы, чтобы по возможности в глаза заглянуть, а она тут же закрывает лицо ладонями и продолжает извергать жесткие рыдания. Выдает крайнюю степень горестного завывания, аж волоски на загривке шевелятся. Я пиздец как впечатляюсь. И цепенею на какое-то время.
— Эй, — касаюсь плеча, встряхивая. Есть подозрение, что ещё чуть-чуть, и Лус откинется из-за нехватки кислорода. — Дыши, а?
Она действительно немного сбавляет обороты.
— Я как-то не очень настроен поутру объяснять наличие трупа в радиусе метра.
Только сейчас замечаю, что наглаживаю большим пальцем плечо, за которое держу её. Круги накручиваю, будто утешить хочу. И, сообразив, что туплю, отвожу руку мгновенно.
Так и лежим минут пять. Тактильно не взаимодействуем. Но расстояние в двадцать сантиметров позволяет ощутить жар маленького тела. Такая мелкая, а эффект — словно энергостанция топит.