ОТЛИЧНИК

Скорый уперся не на шутку, и в качестве отступного запросил – что бы вы думали? Конечно, балкон, ни больше, ни меньше. Смешнее всего то, что эта его просьба ни для кого не показалась дикой и в нарушение всех правил градостроения и архитектуры, в доме, построенном в конце девятнадцатого века, сделали современный застекленный балкон. Один балкон в доме. Ему и больше никому. Только после этого счастливый Семен Семенович дал согласие на раздел театра.

Театр разделился на две неравные части: Большой зал и две трети труппы отошли под начало Фелицаты Трифоновны, а Малый зал, с одной третью коллектива, был отдан Скорому.

Семен Семенович, не медля, поставил в проходах по два дополнительных ряда кресел и стулья, нарушая тем самым все мыслимые и немыслимые правила противопожарной безопасности.

– Пожарник вам за это спасибо не скажет, – сделал я ему замечание.

– Не беда, как-нибудь переживем. А если хочешь знать правду, то я его упразднил. Формально, в моем театре такая должность есть, есть и зарплата, но, пользуясь свободами нонешнего времени, оказывается, можно устроиться так, что самого пожарника не будет.

– Зная все это и наблюдая такие благоприятные условия, я думаю, пожар к вам так и просится.

– Сплюнь, постучи по дереву. Волков бояться… Сто лет стоял… Здесь театр, здесь все понарошку. Здесь костер делают из красных лоскутков и вентилятора. Пусть этот гад, упырь, проклятый пожарник, идет туда, тушить костры, которые горят по-настоящему.

После раздела одного театра на два самостоятельных, стали спорить о том, как отличаться друг от друга. Решено было театр под руководством Скорого так и оставить МАЗУТом, а театр под руководством Ф.Т. Красули именовать «МАЗУТ им. Букварева». Но кто-то из собравшихся на этом совещании не без сарказма заметил, что последнее название чем-то очень похоже на мазь Вишневского или капли Зеленина, поэтому, посоветовавшись, решили отличаться друг от друга, как студии МХТ в старые добрые времена. И стал МАЗУТ-1 и МАЗУТ-2. Первым, после долгих споров и крика, заправлять стала Фелицата Трифоновна Красуля, а вторым – Семен Семенович Скорый.

Даже разделив театр, Фелицата Трифоновна не успокоилась. Она принесла доставшиеся ей откуда-то пленки и через Леонида дала их послушать Толе Коптеву. На первой пленке Скорый склонял к сожительству свою студентку Екатерину Акимову:

– Я же мужняя жена, как вы смеете, – говорила Катя.

– Потому и осмелился, что тебе это ровным счетом ничего не будет стоить. Девственность утрачена, остается что? Набираться опыта, да наслаждаться досыта.

– Я мужу пожалуюсь, он вас за это хорошенько проучит.

– Только попробуй. И ты, и он вылетите из института, как пробки из бутылки.

Другая запись передавала очень бурную беседу Скорого с педагогами, где он убеждал их, что Коптев и Акимова бездарны и что их, как можно скорее, нужно отчислить. И, конечно, на таких мероприятиях никто не имел права отмалчиваться и, конечно же, все педагоги были за это предложение.

Толя, прослушав кассеты, поклялся, что убьет Скорого, но на деле и пальцем не шевельнул, его не тронул. И обвинил во всем не Семена Семеновича, а Леонида с матерью. «Раньше не давали слушать, берегли для нужного момента, чтобы моими руками со своим врагом расправиться, не выйдет».

Кирилл Халуганов с триумфом, под звон фанфар, вернулся в театр, в ту его часть, которой руководила Фелицата Трифоновна, и я оказался свидетелем смешной и поучительной сцены.

Актеры с нашего курса, во главе с Азаруевым, пришли показываться в театр. Приготовили реквизит, нарядились, а Фелицата Трифоновна даже смотреть их не стала. Приказала всех выгнать взашей. Они, находясь в состоянии аффекта, со сжатыми кулаками окружили Халуганова, так как именно он пригласил их в назначенный день, в назначенное время, якобы по поручению самой Красули (так оно на самом деле и было). Халуганов почувствовал, что настала та минута, когда медлить нельзя и громко, от чистого сердца, выкрикнул:

– Братцы! Да это такая тварь, что ей за счастье должно быть, если кто в харю плюнет!

Это было сказано с такой злобой, с такой искренностью, что собравшиеся намять ему бока студенты (якобы, за ложный вызов) расступились и даже повеселели, воспряли духом. Он сформулировал и высказал за них то, что сами они думали сказать, да слов не находили. Пикантность ситуации заключалась в том, что Фелицата Трифоновна всю эту сцену наблюдала и все сказанное слышала.

Вечером, когда Халуганов так же искренне хвалил ее за сыгранную роль в только что закончившемся спектакле, она ему об этом рассказала.

– Да ты не бойся, я не сержусь. Знаешь, глаз невозможно было от тебя оторвать, настолько ты был убедителен. Я даже начинаю понимать тех женщин, которые в тебя влюбляются.

Тут все, кроме Фелицаты Трифоновны и Халуганова захохотали, так как за минуту до этого разговора Халуганов рассказывал о своем новом романе с женщиной за шестьдесят и назвал себя «гроза старух, любовник дряхлых ведьм».

– Не понимаю, что в моих словах смешного? – обиделась Фелицата Трифоновна.

Все смеяться перестали, но смысла, причину смеха ей так и не открыли.

Глава 33 В гостях у Леонида-барина

Леонид пригласил к себе в гости. Жил он теперь за городом, в собственном доме. Пригласил взглянуть на дом, на хозяйство, вспомнить молодость, поиграть в футбол, попариться в баньке. А главное, собраться, повидаться, посидеть, как прежде, за столом.

Последние два года Леонид усердно занимался коммерческими делами. Как сказал бы Робин и его соотечественники – бизнесом. И круг его интересов был широк, не стану даже перечислять. За всякого рода услуги расплачивался наличными. Деньги в регионы возил чемоданами. Возил без всякой охраны. Шутил: «Если бы узнали, какие деньги я везу, то никакая бы охрана не спасла».

Ездил разбираться и договариваться с криминальными элементами, то есть жил новой, насыщенной жизнью, далеко не духовной. Такая жизнь веселила его своей новизной, остротой, разнообразием. Но не долго веселила.

Соседи у Леонида были люди известные, знаменитые, к нему обращаясь, величали непременно по отчеству.

В этом же коттеджном городке был и Васькин дом. Огромный, из серого кирпича. В этом доме жила у Васьки целая свита. Василь Василич со мной поздоровался, но разговаривать не стал, словно мы впервые с ним виделись. Он очень изменился, от его простоты и открытости ничего не осталось. Я к нему в душу лезть не стал, не хочет общаться и не надо.

У Леонида было планов громадье:

– Подвал для редких вин с регулятором температуры заведу, конюшню для ахалтекинцев построю, за домом сделаю искусственное озерцо с каменными горбатыми мостиками, белые лодочки по озеру пущу. Дом перестрою, сделаю башенку с часами, в этой башенке устрою голубятню, или обсерваторию. Бассейн крытый сделаю, чтобы в любое время года можно было купаться. Сад посажу вишневый, и ночью он у меня будет освещаться китайскими фонариками. Сцену сделаю на открытым воздухе, как у Чехова в «Чайке». Через год ты мое владение не узнаешь. Свиней куплю, татуированных. Мне уже обещали. Представляешь, на одном боку у свиньи красные боги и красные цари: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин; а на другом – вся молодость и жизнь страны советов, одной строкой: «Грабь награбленное». Нет, непременно заведу.