ОТЛИЧНИК

– Что же это за добро, которое ждет благодарности? Это не добро. Доброе дело само себя хвалит. Ты его сделал, получил удовольствие. И не следует припоминать им прошлое. С руки, говоришь, ели? Да, помню то время. Значит, было им что с руки твоей есть, а тебе было чем накормить. Ты тогда был другим. Был ладно скроен, крепко сшит. Знал, что белое, что черное, обо всем мог разумно судить. В Бога веровал, а сейчас только злишься, да жалуешься.

– Я не жалуюсь, я сетую. Хочется общения, а они все прячутся, как крысы по углам.

– Ты себя найди, обрети себя. Все к тебе вернутся. Будет полон дом друзей, телефон станет звонить, не переставая.

– Легко сказать «обрети себя», я же не помню, где себя потерял.

– Поищи. В себе покопайся. Себя побрани, а не друзей своих. Глядишь, и вспомнишь, где потерял.

– Да, если совсем будет худо, поеду добровольцем, помощником к реставраторам. Знаешь, есть такие. Ездят в свое свободное время, за свои деньги, мусор разгребать на черновые работы. Обычно в восстанавливаемые монастыри. Сейчас все это для меня смешно. Но когда дойду до края, наверное, раскроется какой-нибудь глубинный смысл всех этих акций: «Пострадать», «Последние станут первыми», либо еще что-нибудь подобное. А там, глядишь, и насовсем в монастырь устроюсь. В послушника оденусь и от мирян сокроюсь. Да, кстати, пока я на воле. Как ты отнесешься к тому, если тебя назначат главным редактором одного толстого журнала? Конечно, не литературного. Он будет выходить раз в месяц и от тебя потребуется всего-навсего одна колонка вначале, а там все будут фотографии. Все пристойно, никакого безобразия. Ты не переживай, по условиям контракта за тебя эту колонку будут писать совсем другие люди.

– То есть фактически, фиктивная должность?

– С приличной зарплатой и уймой свободного времени. Думаю о тебе.

– Спасибо, Леонид, я это ценю. Ты о себе хорошенько задумайся.

Тарас сел в машину и они с мужем Любы Устименко поехали в Москву, а Леонид, расстроенный, вернулся в дом. Под горячую руку ему попался сосед, некогда знаменитый, заслуженный кинорежиссер.

– Я мог бы снять сейчас такой фильм, мог бы вышибить такую слезу у зрителя, – говорил кинодеятель.

– Так что же не вышибаешь? – крикнул Леонид. – Все ходишь кругами, мочу во рту кипятишь, а дело не делаешь. Болтун! Надоели!

За столом говорить было не о чем, тосты произносить никто не хотел, а напиться хотели. Поэтому придумали пить играючи. Запели песню: «Тот, кто родился в сентябре, вставай, вставай, вставай, и за него мы все, мы все… Выпивай, выпивай, выпивай». Может, в порядке или в словах песенки я что-то и напутал, но смысл передал точно. А цель подобного тоста такова – чтобы, не мудрствуя лукаво, за короткий отрезок времени пропустить в себя наибольшее количество водки.

После того, как напились, снова потянулись на футбольное поле. Хотели просто «постучать по воротам». Сыграть в «сотню». Но там, на площадке, нас поджидал уже Васька со своими новыми, как стекло, трезвыми, молодыми сотрудниками. Он потребовал матч реванш. Снимал все на видеокамеру и, конечно, нас, пьяных, им не составило большого труда обыграть. Василий Васильевич просто сиял, как солнце в зените, был очень доволен результатом второго матча и стал разговаривать со мной так. как будто и не было утренней прохладной встречи.

– Димка, а ты, вроде получше играл. Что-то сдавать стал. Приезжай почаще, вспомним молодость.

Как стемнело, у дома развели огромный костер, играла музыка, жарили в мангалах шашлыки, кто-то прыгал через огонь. Леонид подошел ко мне с шампурами.

– Дмитриевич, живи у меня. Комнат много. Или лучше, давай тебе построим собственный дом, рядом с моим. У меня есть приятель, замечательный архитектор. Дом заделаем с гаражом, с бассейном. Денег на счет тебе положу столько, что хватит тебе и детям твоим. Мне их все одно, за сто лет не истратить.

– Спасибо, Лень, но все это не мое. Не смогу я здесь жить, не обижайся.

– Я очень виноват перед тобой, и за свой постыдный поступок хочу попросить у тебя прощения.

– Это за какой?

– Ты прав. Действительно, их было немало.

– Нет, дело не в этом. Я просто не смогу жить в этой среде. Погибну.

– Вот и я погибаю, а отказаться от всего этого не могу. Но я откажусь, я найду в себе силы. Все деньги отдам церкви, и возрождение произойдет. Сброшу с души своей этот золотой панцирь и вздохну легко. Я, как в той сказке, более всего тоскую по своему смеху. Как же я легко, заразительно, весело мог смеяться. Сейчас даже не улыбаюсь. Богатство – это проклятие, наказание господне. Деньги стеной отделяют человека от всех искренних его, от себя самого. В каждом видишь врага, то явного, то тайного. Отдаляешься от друзей, от народа, начинаешь презирать всех. Никому не пожелаю быть богатым. Денег много, а настроения нет никакого. Напиться бы да проблеваться.

– Попробуй.

– Пробовал. Не получается. Хотел быть белоснежным тихоокеанским лайнером, бороздящим лазурную гладь теплых морей, а стал гнилой щепкой, носящейся по прихоти сточных вод из одной канализационной канавы в другую. Кота моего, Зорро, помнишь? Подох бедолага. Я положил его в коробку из-под обуви и похоронил на Тверском бульваре, под каменной лошадкой.

– Где же там каменная лошадка? Ты путаешь, там из каменных один Тимирязев.

– Да маленький конек стоит на газоне, человеку по пояс. С постаментом. Я его на бок завалил, зарыл кота в могилу и вернул конька на прежнее место. Каменная лошадка будет вроде как памятник моему коту. Теперь мимо будешь проходить, вспомнишь. Хорек этот Робин, на днях играл с ним в солдатики. Думал, водкой его сломать, куда там, прошел хороший практикум, гусь наш лапчатый. «Я, – говорит, – буду Веллингтоном», ну я, как водится, Наполеон. Это было мое Ватерлоо. Как же этот англицкий гусь радовался! Позвонил всем своим «доберманам», рассказал, письма разослал по всему миру. Они, как малые дети, эти американцы и англичане.

– Да, он веселый, Робин. Из книг читаешь что-нибудь?

– Представь себе, увлекся маркизом де Садом. Ну, ты мои фильмы видел. Знаешь, что Бландина удумала? Предложила заманить Гарбылева в чащу и там его зарезать. Я ее насилу отговорил. Сумасшедшая. Говорит, никто его не хватится, а мы повеселимся. Знаешь, почему я ушел из ГИТИСа, перевелся во ВГИК? Не из-за того, что мне кино снимать хотелось, а из-за того, что мастером был Скорый. Я ничего не хочу сказать плохого, человек он одаренный, талантливый, но сука сукой. А чему можно у суки научиться? Только тому, как сукой стать.

– Что ты под этим разумеешь?

– Ну, эдакое свойство, способность. Когда в считанные секунды, прямо на глазах твоих набожность в человеке сменяется богохульством, щедрость скаредностью, искренность ложью, доброжелательность завистью. Вот тебе пример из последнего. Написал Семен Семеныч сыну рекомендательное письмо. Арунас поехал устраиваться в другой театр, а в это время Скорый звонит главрежу этого театра и говорит, чтобы тот гнал сына взашей. Каков? Арунас, когда узнал все это, чуть не повесился. Я со своим отцом переговорил. Мы его поставим директором ресторана, зарплату хорошую дадим, пусть парень успокоится. Ты как на это смотришь?

– Я на это не знаю, как смотреть. Я на костер смотрю.

– Да. От костра ночью глаз не оторвать. В детстве я страдал пироманией, мечтал: «Вот, вырасту и стану пожарником, буду поджигать дома, а затем их тушить». Я тогда был убежден, что это игра такая, что пожарные сами дома поджигают, чтобы привлечь к себе внимание и покататься с сиреной по городу на красной машине. Что-то я заболтался. Не надоел тебе?

– Нет. Очень интересно.

– Знаешь, какая мысль мне в голову пришла?

– Пойти в пожарные?

– Нет. Другая. Сделать так, чтобы и дом и все, что вокруг него есть, сгорело бы в жарком пламени. Одна беда, нет сил самому все это поджечь. Не бойся, тебя сделать это не попрошу. Другому передоверить такое дело не смогу. И, прежде всего, из зависти. Нет, серьезно, в детстве хватило бы духа, а сейчас только на чудо остается надеяться.

Леонид предлагал целый дом для меня выстроить, а спать уложил в какой-то узкой кладовке, в которой нечем было дышать.

То ли от обилия полученной информации, эмоций, с этим связанных, то ли от выпитого, то ли от страха, что Леня все же дом подожжет, мне не спалось. Я встал, оделся, и рассвет встречал, сидя на стуле у дома. Провожая меня, Леонид сказал: