ОТЛИЧНИК

– Я уже давно никого не люблю. Это факт, с которым следует смириться. Пресыщенная скотина, годная только для мясобойни – вот кто я. Я не хотел довольства, не хотел обжорства. Хотел всю свою жизнь провести в голоде и в поиске. Не моя вина, что не вышло. Что теперь поделаешь? Не пускать же себе пулю в лоб? Давай, дерзай, Димон. Все мы предали высокое искусство, одна надежда на тебя осталась. Впрочем, режиссеров не должно быть много. Знаешь, отчего Толя злится? Оттого, что и продаться, как следует, не может и творец из него никакой, стоит на распутье. Ну, а мне, для того, чтобы нормально жить, нужен миллиард.

Я добродушно засмеялся и спросил:

– Зачем он тебе?

– Нужен, – убежденно подтвердил свое желание Леонид, ничего не объясняя.

На том тогда мы и расстались.

Глава 34 Оплеуха

1

Приехали ко мне в гости Толя с Леонидом и подивились увиденному. И квартирой, и собакой, и Тамаркой, и Тонечкой. Все им очень понравилось.

Леонид только вошел, сразу же протянул Тонечке три шоколадные конфеты. Она поблагодарила его и сразу же вслух стала их распределять:

– Эту отдам папе Диме, эту – маме Томе, а эту – Дружку.

– Ох, как напрасно, – сказал Леонид. – я бы на твоем месте конфеты сразу же спрятал, а перед сном, лежа в теплой постельке, доставал бы их по одной и ел. И во рту сладко и сны бы хорошие снились.

– Но ведь так не хорошо, нечестно? – спросила Тоня у меня.

– Дядя Леня шутит, – успокоил ее я и с радостью принял одну из конфет.

Леонид не унимался, он сел на корточки, стал приглядываться к Тонечкиной улыбке и сказал:

– Принцесса, да у тебя уже постоянные зубы растут, а я-то думал, все еще временные. Так тебе же теперь сладкого нельзя. Только мыло, только щетка и зубной порошок. Кончается «беззаботная детская жизнь», скоро пойдешь учиться, а затем жениться, то есть замуж. Ну-ка, ну-ка, покажи мне зубы.

– Да ну тебя, – сказала Тонечка, засмеявшись, и закрыла рукой рот.

Тамарка собиралась идти гулять с Дружком и захватила с собой Тонечку. Мы остались одни в своей мужской компании. Устроившись на кухне, я достал водку, закуску, стали беседовать. Толя тогда увлекался Вейнингером. Всех женщин делил на две категории: мать и проститутка. И из своего пятиминутного наблюдения за Тамаркой вывел, что, несомненно, она относится ко второй категории. И если еще не стала проституткой, то обязательно в скором времени станет. Я, вспоминая ее яркие и откровенные рассказы, с ним и не спорил. Но при этом поймал себя на том, что сказанные им слова испортили мне настроение.

– Дим, а кто она тебе? – поинтересовался Леонид.

– Не знаю. Не думал об этом.

– Как это так? Живешь с такой красавицей под одной крышей…

– Да она еще ребенок.

– Ничего себе ребенок… Плохо, значит, твое дело, раз боишься.

– Перестань. Это Тонечкина сестренка, просто живет с ней, как нянька, как мамка, вот и все.

Только произнеся эти слова, я сообразил всю нелепость, всю искусственность такого положения.

– Понятно, – поспешил Леонид закончить разговор об этом, очень довольный тем, что дорога ему открыта и что ухаживая за Тамаркой, он не встанет у меня на пути.

Толя быстро захмелел и прилег в комнате вздремнуть часок-другой.

Тамарка вернулась с улицы без Тонечки. Тонечка осталась на улице с соседскими детьми. Дети Стаса Синельникова рассказывали ей наперебой современные сказки. Ситуация для ухаживания была самая подходящая. Тем более, что Тамарка, преодолевая смущение, все же пришла к нам на кухню, приготовила яичницу с сосисками, стала заваривать чай.

Леонид, не мудрствуя лукаво и до конца не отдавая отчета в своих действиях, стал перед ней кобелировать. У него сразу же изменились интонации. О чем бы он ни заговаривал, подтекст был один: «Вы мне нравитесь, Тамара, как бы нам уединиться». Он подбирался к ней все ближе и ближе, стал, не замечая того, сладострастно поглаживать ее по спине, стал что-то нескромное ей в самое ухо нашептывать. Тамарка не понимала, что с ним происходит, ее раздражало его поведение.

Я предчувствовал, что на этот раз отмычки Леонида к женскому сердцу не подойдут, замка не откроют. И я не ошибся. Совершенно неожиданно Тамарка встала и ударила Леонида ладонью по лицу. Сделала все это без видимого замаха, так, как будто ее этому научили в секретной разведшколе. Как-то очень умело ударила. Удар был нанесен снизу вверх и, судя по всему, был очень болезненным. У Леонида в один миг струями потекли из глаз слезы, а из носа – ручьями кровь.

После удара Тамарка от нас ушла и закрылась в ванной. Но перед тем, как в ванную зайти и запереться, она одарила и меня и Леонида очень красноречивыми взглядами. Я уже говорил, что ей подчас не нужно было слов, настолько была выразительна.

Обращаясь взглядом ко мне, она негодовала и упрекала за то, что я сидел, сложа руки, намекая на то, что ударить должен был я, а не она. На Леонида же смотрела по-особому, и я ручаюсь, это было посильнее удара. Смотрела так, как смотрела бы императрица на своего холопа, ее взгляд его просто уничтожал, испепелял. И тем был силен и страшен этот взгляд, что в нем не было и капли фальши, игры, кокетства, а была только голая правда, правда ненависти. И чем искреннее был этот взгляд, тем невыносимее было от него тому, на кого он был направлен.

Так на Леонида никто никогда не смотрел, и Леонид от этого взгляда весь сжался, стал жалким и маленьким. Слишком уверен он был в своей легкой победе, в слабой обороне, которая не выдержит натиска его сил. Слишком самонадеян. Чтобы спокойно и бесстрастно снести этот удар.

Я оказался в самом невыгодном положении, на меня свалили вину за случившееся и Тамарка и Леонид.

Я забегал, засуетился, положил Леониду на переносицу лед, завернутый в вафельное полотенце. Другим полотенцем стирал кровь со стола, с пола. Яичница с кровью получилась, так и не ели ее. Но в душе была какая-то радость. Не за то, что Леонида ударили, а за то, что ему сказали «нет». Мысли были даже о том, что теперь в нем начнется процесс возрождения. Вон куда меня занесло.

Леонид, между тем, очень долго не мог прийти в себя. Сидел, скукожившись, насупившись, как старый дед на приеме у зубного врача. Уже и кровь из носа не шла, и чай остывший выпил, а все еще находился под сильнейшим воздействием от случившегося.

– Ну, что с тобой? – утешал его я. – Знаешь, только не сердись. Мне кажется, что если бы ты в жизни получал больше оплеух, то стал бы самым великим человеком на земле.

– А так, – как бы продолжая мою мысль, сказал Леонид, – я превратился в вонючее животное с исключительно скотскими, низменными потребностями. Так?

– Нет. Пока не превратился, но все тенденции к тому.

– И на том спасибо. В молодости, говорят, надо жить так, чтобы было о чем вспомнить в старости. Спасибо, Дима, за гостеприимство. Модестовича не буди, пусть спит. Проводи меня, если можешь.

Разговор у нас по дороге зашел о Тонечке. Леонид окончательно пришел в себя, даже стал подсмеиваться надо мной, над тем, что я играю роль няньки.

– Если бы я себе завел такую воспитанницу, – говорил он, – то не иначе, как для того, чтобы вырастить и воспитать ее на свой вкус.