Отморозки

– Mein Gott! Was war es? - выдавил он из себя, глядя бессмысленными глазами на Анненкова.

– Вы в плену, гауптман, - есаул подошел поближе и слегка наклонился над немцем.
– Прошу вас быстро и четко отвечать на мои вопросы. Это и в ваших интересах: мне необходима информация, и я ее получу. А вот какими методами - зависит только от вас...

– Господин есаул, а давайте я ему ногу отрежу, - предложил на неважном немецком Львов, напуская на себя самое зверское выражение.
– Заодно и поедим, а?

– Слушай, кончай дурака валять!
– обронил Анненков-Рябинин уже по-русски.
– Тоже мне, доктор Фрейд отыскался.

– Почему Фрейд?
– удивился Львов-Маркин.

– Я ж не яйца ему предложил отрезать...

– Заткнись, а?

– Все, все: уже заткнулся.

Напуганный до полусмерти гауптман отвечал быстро, не запирался и лишь изредка бросал полные ужаса взгляды на Львова, видимо ожидая, что этот сумасшедший русский сейчас действительно начнет резать его на куски. И именно поэтому прозевал тот момент, когда Анненков-Рябинин со словами 'Ну, вот, похоже и все...', неуловимым движением ударил пленника шомполом в ухо.

– Едрить, - только и смог произнести Львов, глядя на завалившееся кулем тело.
– И эти люди запрещают мне ковырять в носу?

– А нечего в нем ковыряться, - усмехнулся одними губами Анненков. И, окинув товарища внимательным взглядом, добавил, - Смотрю, ты чем-то недоволен, твое благородие?

– Хм-м, - откашлялся Львов.
– Знаешь, я, может, и не вовремя сейчас влезу, но все-таки, ты мог бы мне и моим ребятам хоть спасибо сказать. За такой-то подарок...
– И он указал на валявшееся на полу тело.

Рябинин помолчал, затем взъерошил буйно вьющиеся иссиня-черные анненковские волосы и в свою очередь спросил:

– Спасибо? А за что, собственно?
– И, предваряя возражения или вопросы штабс-капитана, пояснил, - Вы просто выполнили свою работу. Выполнили нормально. И за что же тут благодарить? Ты вот, когда инженером был, что каждый раз рабочих благодарил за то, что они смену отстояли? Или за то, что продукция без брака получилась?

Львов задумался, а затем произнес:

– Ну, нет, конечно, но иногда - хвалил. Особенно, если одна бригада свою работу выполнила, а остальные - нет.

– Вот из-за этого у нас социализм и провалился!
– неожиданно зло бросил Анненков.
– Привыкли хвалить просто за выполненную работу! Разбаловали всех, вот и результат... Ладно, - он сел к большому ящику, развернул карту.
– Смотри. Вот здесь у них, - остро отточенный карандаш ткнулся в точку с надписью 'Ораны' , - железнодорожная рота. Вырезать ее сможешь?

– Один?!!

– Совсем дурак? Со своими, разумеется.

Ну-у-у...
– Львов хмыкнул, - А благодарность перед строем будет?

– Посмотрим по результатам, - без улыбки сказал Анненков.

– Сделаем...

– Ну, вот и хорошо. А я с тремя сотнями наведаюсь вот сюда...

Карандаш вывел тоненькую стрелку, упершуюся острием в надпись 'Марцинканце' .

Анненков повел казаков к еврейскому местечку Марцинканце, где, по словам покойного гауптмана, располагался лагерь временного содержания русских военнопленных. Пройти сорок километров по лесу не очень сложно, если, конечно, вы к этому подготовлены. В противном случае, такая прогулка запомнится надолго.

Но для сибирских казаков литовские леса казались чем-то вроде парка или сада: сравнения с настоящим 'лесом' - тайгой, они не выдерживали. Лиственные деревья, слабый подлесок, отсутствие звериных троп - что это за лес такой? Так, баловство...

Казаки двигались двумя большими группами, сабель по двести каждая. Каждая из групп шла с собственным охранением и передовыми дозорами, практически без связи с соседями. Но если есть карты и есть люди, умеющие их читать, то связь особа и не нужна. Пока бой не начнется. Но уж что-что, а звуки боя услышать можно издалека.

Анненков-Рябинин взглянул на свою трёхвёрстку и тихо выругался: маршрут проложенный по этой бледно-цветной карте уже кончился. То есть, кончился не сам переход, а карта. Вздохнув, есаул вытащил из планшета немецкую трофейную пятикилометровку. Пошевелил губами, переводя названия, затем вытащил из нагрудного кармана френча карандаш с серебряным защитным колпачком и прочертил направление. После чего вынул из того же планшета лист бумаги, перекинул обе ноги на одну сторону седла, и принялся писать приказ второй группе, положив планшетку себе на колено. Подозвал к себе своего казака из наиболее сообразительных, и приказал:

– Скачи-ка, братец, к подъесаулу Черняку да передай: выходить к Марцинканцам запрещаю впредь до моего первого выстрела. А вот здесь, - он протянул безусому приказному записку, - маршрут следования по квадратам трофейной карты. Все понял?

– Так точно, вашбродь, - выдохнул приказный, с восторгом глядя на своего командира.
– Дозвольте скакать?

– Скачи, скачи, братец. Да поспеши.

Но дополнительно подгонять юного приказного не стоило. Семен Гулыга, восемнадцати годов от роду, обожал своего есаула - настоящего лихого казака, и всеми силами старался как можно больше на него походить. Он так же, как и Анненков отчаянно лез в немецкие окопы, ходил за линию фронта - за винтовками и за славой, и достаточно быстро снискал себе славу отчаянного удальца. А подглядев как-то за утренней разминкой своего кумира, Гулыга постарался запомнить его странные движения и теперь с упрямством фанатика каждый день изгибался, прыгал или замирал в невероятных позах.

...Он гнал коня так, что казалось еще немного - и конь взлетит и помчится по низким облакам. Анненков отвел на доставку сообщения час, но он сильно недооценил юного приказного: Черняк читал распоряжение командира ровно через тридцать восемь мнут.

– Принимай вправо!
– рыкнул подъесаул, ознакомившись с новыми вводными.
– Сворачивай к ручью: руслом пойдем. И шевелись, станичники! Чай, не померли, чтобы так копаться.

На маленькое местечко Марцинканце опустился вечер, и суета дня замерла вместе с отгорающей зарей. Стихла брань соседок, шумные непоседы-дети разбежались по домам, маленькое стадо уже вернулось в стойла. Замерцали в мутных стеклах окошек огоньки, но скоро погасли и они, погружая Марцинканце в дремоту. Лишь трактир продолжал жить своей буйной, неумолчной жизнью, особенно теперь, когда рядом с местечком расположился батальон ландвера, охранявший сляпанный на скорую руку лагерь военнопленных.

Немецкие солдаты толпами валили в маленький трактир, желая съесть что-то, отличное от опостылевшего солдатского котла, залить тоску по дому скверной водкой, и просто почувствовать себя немножко не в армии. Трактирщик - старый пейсатый еврей, с висящим сизым носом, сбивался с ног, спеша обслужить нахлынувших новых посетителей. Его расплывшаяся жена уже не справлялась одна на кухне и взяла себе в помощь одну литовскую и одну польскую бабу, но все равно - заказов было слишком много, так что она предвкушала очередную ссору с мужем, когда она потребует третью помощницу. От этих размышлений говядина у нее получалась жесткой, рыба - пересоленой, а фаршмак - жидковатым. Только куры выходили из-под ее рук на загляденье: нежные, лоснящиеся жирком, сияющие золотистой хрусткой корочкой...