Отстегните ремни

— Дашуля, зайка! — сказала я, доставая из сумки ручку и обрывок бумаги. — Ты говорила, что знаешь свой домашний телефон?

— Угу, — деловито подтвердила девочка, втыкая палочки в верхушку построенного забора.

— А палочки — это зачем? — спросила я.

Даша посмотрела на меня, как на ребенка:

— Это не палочки, а колья с электрическим током. Чтобы все, кто полезет, наткнулись на них и умерли.

Отлично! Я только устало покачала головой:

— Так какой у тебя телефон дома?

Даша, продолжая с любовью втыкать в забор смертельные колья, заученным равнодушным голосом, как стишок, назвала мне свой номер.

— Я отойду еще раз к телефону, узнаю, может, мама уже приехала. Ты никуда не ходи.

Прислонившись к пыльной стене и посматривая по сторонам, не видно ли где милиции, ищущей меня как наркодилера, я оцепенело слушала раздававшиеся в трубке длинные гудки. Дашина мама еще не вернулась. Или просто вышла из дома. Или пропала куда-то так же бесследно, как и ее бывший муж.

Люди вообще испарялись, не успевала я к ним приблизиться. Папа сразу же после встречи со мной улетел на Алтай. Машка — в Испанию. Макс вышел из дома на два часа и след его полностью простыл. А любезный еще давеча герр Сляус сегодня уже не хотел иметь со мной ничего общего. Оставались только мы с Дашей, толком не умывшиеся и не позавтракавшие, с тридцатью восемью рублями в кармане, преследуемые бандитами, а теперь еще и разыскиваемые милицией за наркоторговлю.

Меня начинало трясти то ли от бешенства, то ли от страха. Лучше бы все-таки от бешенства, злость — состояние, как ни крути, творческое. Страх же, наоборот, полностью парализует сознание и мыслительные функции, что было сейчас очень некстати.

А липкий пот и сердцебиение — интересно, тоже от бешенства?

* * *

Несколько раз затравленно оглянувшись, я нажала код и, услышав характерное жужжание открываемой мне двери, вошла в отлично знакомый мне прохладный подъезд сталинского дома, на пятом этаже которого еще с незапамятных пор проживал мой бывший одноклассник и любовник, а ныне — преуспевающий адвокат Антон Денисов.

Найдя его ответ у себя на «одноклассниках», я вздохнула с облегчением. Мало того, что он оказался адвокатом, — а преследуемой бандитами и законом и разыскиваемой милицией голландской наркобаронше Ксении Воронцовой это было сейчас как нельзя кстати — так к тому же его супруга очень удачно соизволила именно вчера отчалить на оздоровительные процедуры в Карловы Вары, а поэтому кроме адвокатских услуг я могла рассчитывать еще и на бесплатный ночлег.

Нельзя сказать, что мы с ним хорошо расстались в свое время. В какой-то момент наших, начавшихся незадолго до выпускного вечера и протянувшихся на два длинных года отношений, он совершенно неожиданно сделал мне предложение руки и сердца, и я ответила ему отказом. Мне было девятнадцать лет, и я не могла даже думать о замужестве. Вся жизнь была настолько впереди, что казалось, все еще только начинается, а брак на всем поставит жирный крест. А может быть, я его просто недостаточно любила? Как бы оно там ни было, после моего отказа выйти за него замуж Денисов полностью исчез с моего горизонта.

Я давно заметила, что человеческая память делится на два типа. У одних по прошествии большого интервала времени остаются преимущественно хорошие воспоминания, вторые же избирательно концентрируются на всем самом черном и гадком. Я явно относилась к первому типу и, встречая людей из второй группы, каждый раз не уставала сильно удивляться.

С Антоном нас связывали несколько лет, наполненных романтикой начала девяностых. Жаркие поцелуи на переднем сиденье его новенькой «девятки» модного тогда цвета «мокрый асфальт», романтические ужины при свечах в тихих ресторанчиках старого центра, музыка Энио Морриконе и долгие прогулки по шуршащей осенней листве Измайловского парка. Он научил меня мастерски водить машину, я его — выбирать в магазинах стильные в своей неброскости кашемировые вещи. Мы целовались на всех углах в Праге, на последних рядах почти всех кинотеатров столицы, на лавочках московских бульваров и под разведенными мостами вечно мистического Петербурга.

Я очень надеялась, что за многие годы, что мы не виделись, в его памяти также осталось лучшее из нашего общего прошлого, а не тот последний вечер и тяжелая бесконечная пауза после того, как я отвела глаза и призналась в своей неготовности выйти за него замуж. Была ветреная осеняя ночь, мы стояли на Большом Каменном мосту. Швырнув кольцо с маленьким рубином в воду Москва-реки, Денисов развернулся, ссутулился и, придерживая замерзшими пальцами воротник пальто, не оглядываясь, ушел. С тех пор прошло пятнадцать лет.

Я нажала на звонок. За дверью послышались гулкие удары каблуков по паркету, и она открылась. На пороге стоял почти незнакомый мне мужчина с седыми висками. Высокий и, несмотря на свой молодой возраст, уже по-русски немного грузный, коротко стриженный и свежевыбритый, с ямочками на полноватых розовых щеках.

— О господи! Антон? Встреть я тебя на улице — не узнала бы! — удивилась я.

— Собственной персоной. И весь к вашим услугам. Проходи, — кивнул он в глубь квартиры.

В коридоре сильно пахло одеколоном. Кажется, он готовился к нашему визиту, — подумала я. И ботинки на каблуке нацепил на ночь глядя, по головам соседям грохотать. Жених… да не мой.

Я прошла за ним по длинному коридору и оказалась в кабинете.

— Коньяк? — спросил хозяин, открывая деревянные дверки секретера.

— Да что же Москва на коньяке прямо помешалась? Вчера была у Селиверстовой, те тоже коньяк бухают бутылками, как раньше водку пили. Мне бы вина лучше, — сказала я, оглядывая комнату.

Пропорции сталинских комнат показались мне очень нелепыми: слишком высокие потолки для столь тесных комнат. Создавалось ощущение вертикального, сильно вытянутого параллелепипеда. Мрачные темно-синие шторы, хрустальная люстра и массивный антикварный стол, с глуповато смотревшимся на нем подсвеченным изнутри глобусом, создавали немного нежилое и неуютное ощущение. Завершал этот образ висевший на стене над столом портрет президента в золоченой раме. В полутьме кабинета он еще больше обычного смахивал на очень трогательного в своей серьезной деловитости хорька.

Я удивленно подняла брови и кивнула на портрет:

— В качестве авангардного искусства?

Антон улыбнулся:

— Чувство юмора еще не растеряла, я смотрю.

Указал мне на кожаное кресло с высокой спинкой. Посмотрел, прищурившись, на стеснительно жавшуюся ко мне Дашу.

— Не ожидал, что ты не одна. Ребенку может включить мультфильмы? У меня «тарелка», они там круглосуточно их гоняют.

— Отличная идея, — согласилась я.

Вдруг оробевшая Даша, тихо переступая мелкими шашками, прошла за Антоном в соседнюю комнату. Послышались бодрые звуки мультфильмов. Я расслабилась. Ребенок был пристроен, и можно спокойно выпить вина.

В комнату вернулся Антон. Встал в дверях, прислонившись плечом к косяку, посмотрел на меня оценивающим взглядом.

— А ты все так же прекрасно выглядишь, Воронцова. Ребенок, как я понимаю, не твой? — его взгляд довольно откровенно обвел мои узкие бедра и остановился на плоском животе. — Замужем хоть?

— Нет, — призналась я. — И ребенок не мой.

Мой ответ был Антону приятен. Я вспомнила, что для российской женщины быть не замужем означало почти полный социальный провал. Ну что ж, пусть Денисов получит удовольствие.