Ответный удар

В последнюю группу вошли трое: сам Перегудов, спасатель Лукошкин, бывший моряк, и молодой, но опытный водолаз Крутиков с угольного разреза.

— Там, после тридцатого метра, будет поворот направо, — Ершов водил трясущимся пальцем по карте. — За ним подъем на старый штрек.

Спасатели ушли под воду. Потянулись самые страшные минуты ожидания. Удары по трубам стихли совсем. Каждый думал об одном: успеют ли?

Коровин не находил себе места:

— В этой штольне я первую упряжку отработал… Семеныч тогда показывал, как распор ставить. «Слушай, — говорит, — как вода идет. Она сама подскажет, где крепить надо…»

Прошел час. На шахтном дворе собрались рабочие, никто не уходил домой. Хмурые лица, негромкий говор, тревожные взгляды на стрелку часов.

И вдруг по трубам прошла дрожь — не от ударов, а словно кто-то карабкался внутри. Следом раздался протяжный гудок, сигнал к подъему.

Первая клеть вынесла на поверхность Лукошкина и Крутикова. Насквозь мокрые, дрожащие от холода, они улыбались:

— Нашли! Живой!

Следующая клеть подняла Перегудова и… Семеныча! Старый шахтер был без сил, но в сознании. Его бережно приняли на руки, укутали в теплые одеяла.

— Я как первый взрыв услышал, — рассказывал он позже, когда его отпоили горячим чаем в ламповой, — сразу вспомнил про старую штольню. Туда пробирался на ощупь, все по памяти. Дошел до поворота, а там вода… Ну, думаю, где вода, там и воздух должен быть. Так и нашел пузырь в своде. Там и пережидал…

— А как дышали? — спросил кто-то.

— Да там, в пузыре этом, воздух чистый. Вода газ не пускает… — он закашлялся, перевел дыхание. — Только холодно было, ох холодно. Но держался. Знал, что свои не бросят.

Я смотрел на его изможденное, почерневшее от угольной пыли лицо. Вот она, та самая шахтерская мудрость. Не в учебниках записанная, в самой жизни проверенная. И нам, с нашими новыми технологиями, еще долго учиться у таких, как Семеныч.

А он, словно услышав мои мысли, вдруг улыбнулся:

— Вот что, ребятки… Вы это, карты-то старые не выбрасывайте. В них вся память шахтерская. Сегодня вот пригодилась.

За окном ламповой вовсю светило солнце. Где-то в глубине непрерывно работали водоотливные насосы.

В просторном кабинете управляющего было накурено и душно. Керосиновая лампа на массивном дубовом столе отбрасывала причудливые тени на развешанные по стенам планы горных работ. За окном сгущались сумерки — длинный, полный драматических событий день подходил к концу.

Степанов нервно постукивал карандашом по краю стола:

— Значит так, товарищи… С чего начнем разбор?

— С вентиляции, — я развернул на столе схему. — Молодой человек, — обратился я к Черных, — объясните, почему метан-сигнализатор не сработал?

Начальник вентиляции побледнел, его пальцы судорожно теребили край потертого портфеля:

— Понимаете… Мы ждали новые приборы из Германии. А старые… старые вроде работали…

— «Вроде»? — я выложил на стол неисправный сигнализатор. — Вы хоть раз за последний месяц проверяли их калибровку?

В кабинете повисла тяжелая тишина. Ее нарушил негромкий голос Семеныча, старый шахтер, несмотря на уговоры врачей, настоял на своем присутствии при разборе:

— Я ведь говорил тебе, сынок, про манометр на третьем пикете. Неделю назад еще говорил.

Черных съежился под тяжелым взглядом Степанова:

— Я… я думал, успеем до поставки новых…

— «Думал»! — загремел Рудаков. — А если бы все погибли?

Я поднял руку, останавливая начинающуюся перепалку:

— Дело не только в приборах. Посмотрите на схему вентиляции, — я обвел карандашом узкий участок. — Здесь явное бутылочное горлышко. При нормальном режиме хватало, а при аварии воздух полностью исчезал.

— Позвольте! — подал голос молчавший до этого Ершов. — Я ведь предлагал еще в прошлом году расширить сечение! Вон, рапорты писал.

Степанов тяжело вздохнул:

— Не было средств, ты же знаешь.

— А теперь что? — я постучал карандашом по столу. — Теперь придется не только расширять, но и новую сбойку проходить. И систему резервной вентиляции монтировать.

Коровин, до этого молча сидевший в углу, поднялся:

— Леонид Иванович, разрешите сказать?

— Говорите.

— Тут ведь что получается… Мы новое оборудование ставим, а старые выработки как есть оставляем. А в них вся наша история, весь опыт. Вот сегодня, если б не та водоотливная штольня, беды не миновать.

Семеныч закивал:

— Правильно Михаил говорит. Старые планы, они ведь кровью написаны. Каждый штрек, каждый разлом, за ними чья-то жизнь или смерть.

Я достал из портфеля свежий блокнот:

— Вот что предлагаю. Первое: создаем специальную бригаду по обследованию старых выработок. Все ходы, все сбойки нанести на новые планы.

Рудаков быстро записывал:

— Это правильно. И старых мастеров привлечь надо.

— Второе, — продолжал я. — Немедленно начинаем монтаж новой системы вентиляции. Главное управление выделит средства, я прослежу.

— А пока новые приборы не поставили? — подал голос Черных.

— А пока что, — я повернулся к нему, — восстановите и откалибруете все имеющиеся. Под личную ответственность. И график проверок — ежесменно.

Степанов кивнул:

— Будет сделано. Что еще?

— Третье, — я развернул чистый лист. — Начинаем обучение молодых специалистов. И не только по приборам. Пусть у каждого будет наставник из старых мастеров. Как говорится, и опыт передадут, и присмотрят.

Семеныч впервые за вечер улыбнулся:

— Это дело. А то они, молодые, все больше на приборы надеются. А шахту чувствовать надо, нутром понимать.

До глубокой ночи мы разбирали каждый этап аварии, намечали меры, спорили о сроках. Наконец я посмотрел на часы:

— На сегодня все. Степанов, приказ о создании комиссии подготовьте к утру. Рудаков, завтра с вами просчитаем схему новой вентиляции.

Когда все начали расходиться, Семеныч задержался в дверях:

— Леонид Иванович, а можно вопрос?

— Конечно.

— Вот вы человек новый, городской. А шахту чувствуете. Как старый горняк чувствуете. Откуда это в вас?