Падая, словно звёзды
Шрифт:
Я спешу в ванную, закрываю и запираю дверь, а затем хватаюсь за края раковины, пожелтевшей и усеянной волосами из бороды. Делаю глубокие вдохи. Девушка в зеркале выглядит больной, а ее глаза остекленели от ужаса.
– Что ты делаешь? – шепчу я.
У нее нет ответа, по крайней мере, в словах. Но в глубине души тихий, одинокий голосок подсказывает мне, что с Заком все еще не слишком поздно. Еще остался шанс добиться чего-то большего, что бы между нами ни происходило.
– Как? – бормочу я, и на глаза наворачиваются слезы.
Риггс кричит из комнаты:
– Ты что, уснула? А ну-ка поторопись.
Я не знаю, как исправить свою жизнь, но знаю, что точно не хочу провести в этом гостиничном
Медленно открываю дверь. Риггс развалился голый на кровати. Вялый член лежит у него на бедре, а на губах похабная улыбка. Выжидающая.
– Почему бы тебе не подойти и не прикоснуться к нему своим сладким ротиком?
– Пожалуй, пас, – говорю я и направляюсь прямиком к двери.
– Эй, что?..
Я выхожу из номера и закрываю за собой дверь еще до того, как Риггс успевает сесть. Раздается проклятие и глухой удар. Он пьян и упал, но, возможно, пойдет за мной.
Моя комната в нескольких шагах, но я бегу. Сердце бешено колотится, а потом практически выпрыгивает из груди. Закари Батлер стоит в коридоре перед моей дверью. Мы оба замираем, а затем его взгляд скользит от меня к комнате, из которой я только что вышла. Когда он складывает два и два, выражение его лица меняется… Красивое, притягательное лицо, которое ничего не может утаить, которое обнажает каждую его мысль и эмоцию. Это и приносит ему успех и награды, а еще является частью присущей ему доброты. На его лице мучительная смесь из предательства, сожаления и отвращения. Что-то внутри меня умирает.
– Ты в порядке? – тихо спрашивает он.
Я судорожно киваю. Губы шевелятся, но не издают ни звука. В коридоре воцаряется тишина; Риггс, вероятно – и я на это надеюсь – отключился.
Закари кивает, затем проходит мимо меня. Он идет в свою комнату, отпирает дверь и заходит внутрь.
Я остаюсь наедине со звуком закрывающейся между нами двери; звуком, который преследует меня во снах, в моих мечтах о том, что могло бы быть.
Неделю спустя я сижу в своем домике в лесу. Кроме сообщения Джей-Джей о том, что я жива, я больше ни с кем не разговаривала и ни по какой причине не выходила из дома. Даже с дивана практически не вставала. Этим вечером я лежу, свернувшись калачиком и обхватив подушку, и смотрю телевизор. Идет предпремьерный показ вручения премии «Оскар», звезды прогуливаются по красной дорожке.
Закари тоже там, выглядит потрясающе в черном смокинге, но без улыбки. Он выглядит так, словно не улыбался целый год или забыл, как это делается. За его руку держится Ева Дин и машет толпе, выглядя при этом потрясающе в светлом платье, украшенном драгоценными камнями.
Ее улыбки хватает на них обоих.
Глава 14
ВСПЫШКИ безжалостны. За более чем десять лет я должен был привыкнуть к свету, способному вызвать приступ эпилепсии, но позже у меня будет сильно болеть голова. Это часть моей работы, и я автоматически перехожу в режим красной дорожки, позируя так, чтобы это не выглядело, будто я позирую. Я смотрю в объективы как можно большего количества фотографов, чтобы обеспечить хорошие снимки, и подчиняюсь их громким командам смотреть налево, направо и прямо.
Ева сжимает мою руку на сгибе локтя, впиваясь ногтями в шелк смокинга.
– Следи за лицом, – цедит она сквозь зубы. Она овладела искусством язвить в мой адрес, не переставая улыбаться. – Ты выглядишь так, словно у тебя дизентерия.
Я игнорирую ее, хотя она права; моему рекламному агенту придется потом оправдывать мой суровый вид, но мне все равно.
Какое колоссальное дерьмовое шоу.
Я закончил «Полуночные небеса» и направился прямиком в наш огромный дом в Лос-Анджелесе, где сообщил Еве, что поведу ее на церемонию награждения. Она была в восторге, но продюсерам «Оскара» пришлось в последнюю минуту перераспределять места, и вся моя команда пришла в бешенство. Обычно я стараюсь не устраивать такого бардака, но обнаружил, что меня многое перестало волновать с тех пор, как я увидел Роуэн, выходящую из гостиничного номера другого мужчины.
«Я ничуть не лучше», – думаю я, позируя с Евой для бесконечного потока фотографов. С какими бы демонами ни сражалась Роуэн, у меня они тоже есть. Каждый раз бегу прямиком к Еве при малейшем намеке на то, что она стала прежней.
«Гребаное сердце, – думаю я под бесконечными вспышками камер. – Не знаю, куда его деть».
Ева заняла нашу главную спальню, а я – одну из пяти гостевых, и мы оба договорились, что после вручения «Оскара» обсудим раздел имущества. У нее нет денег на содержание дома, поэтому мы решили его продать.
Но сначала этот вечер. На протяжении четырех дней дом был забит дизайнерами, стилистами и визажистами, которые спешили создать для Евы «единый образ». Им это удалось – она прекрасна. Как бокал шампанского: стройная, светлые волосы собраны на затылке, платье усыпано бледно-желтыми кристаллами.
Ева была безумно благодарна, мила и очаровательна… вплоть до того момента, как час назад мы сели в лимузин. Теперь поверженная женщина из Анкориджа исчезла, и ее место заняла версия «знаменитости», которая тщательно следит за помадой на губах и готовится ко всеобщему вниманию.
Ее пальцы сильнее впиваются в мою руку.
– Улыбнись, ради бога, – бормочет она. – Неужели все так ужасно?
– Зак! Зак! – кричат папарацци. – Только вы! Один Зак! Ева, милая, вы не возражаете?
Улыбка Евы застывает, но она отходит в сторону, чтобы меня могли сфотографировать одного. Когда натиск спадает, я возвращаюсь к ее мертвой хватке на своем предплечье.
– Уверена, тебе понравилось, – шипит она, когда мы направляемся в театр «Долби».
Я опускаю на нее взгляд, пока мы присоединяемся к толпе кинематографистов, актеров, режиссеров и продюсеров.
– Ты сейчас серьезно, черт побери? – шиплю я в ответ. – Я это делаю ради тебя.
– Верно, – отвечает она, но ее улыбка сияющая и фальшивая, а глаза холодны как лед. – Только ради меня, а вовсе не ради этой золотой статуэтки. Не вешай мне лапшу на уши, Зак.
Кинотеатр гудит, будто наэлектризованный от болтовни разодетой в пух и прах голливудской элиты. День «Оскара» – это как Рождество и Новый год, а для номинантов еще и день рождения в одном флаконе. Я должен бы купаться во всем происходящем и напитываться атмосферой, но вместо этого Ева обвивается вокруг моей руки, как пиявка, высасывая радость вечера.
Поплачь, Батлер. Тебе некого винить, кроме самого себя.
Я стискиваю зубы и выдерживаю сотню коротких разговоров и поздравлений с номинацией, пока мы продвигаемся к своим местам в первом ряду. Мартин Скорсезе пожимает мне руку:
– Нам нужно поговорить.
Когда мы наконец садимся, Ева рядом со мной практически трясется от ярости.
«Что на этот раз?» – гадаю я, наблюдая, как съемочные группы сворачивают кабель и убирают огромную съемочную площадку, которая выглядит элегантно и стильно. В моей голове всплывает сцена из «Феррис Бьюллер берет выходной»: стервозная сестра Ферриса в кабинете директора, где ее встречает его секретарша. «Привет, Джинни, что на этот раз тебя беспокоит?»