Палачи и жертвы (Предыстория)

Я побеждал. Наверное, у меня получилось бы зарубить на корню то, что зарождалось внутри. За месяц своей войны я высох, сильно похудел, и в замке серьезно подумывали, что я болен, но я чувствовал и с радостью предвкушал близость свободы. Осталось совсем немного...

Если бы не проклятая виолончель.

Я старался завтракать со слугами на кухне, но в то утро из-за того, что плохо спал, поднялся поздно, и был вынужден трапезничать вместе с Саей. Я запретил своему сердцу биться быстрее, когда вижу ее, а потому и не удостоил ее взгляда. Она же проигнорировала меня вполне искренне, уткнувшись в какую-то свою книгу. Джоуль, взирая на нас, завязал беседу о том, что неплохо бы научить играть меня на виолончели.

– Достаточно скрипки и гитары, месье. Если взять контрабас, виолончель и какую-нибудь арфу, полагаю, начну считать любой струнный инструмент врагом своего душевного равновесия, - невозмутимо ответил я.

– Тебе не следует переживать об этом, - ледяным тоном прокомментировала Сая, не отрываясь от строк, - ибо ни малейшего намека на душевное равновесие у тебя не наблюдается.

– Возможно, - не уступал я, сохранив полное хладнокровие в голосе.
– Но к вам, медемуазель, в принципе не употребимо прилагательное "душевный". Готов поспорить, если вскрыть вашу грудную клетку, там обнаружится ком паутины, в которой даже паук не нашел себе жизни и сдох.

– Об этом я и говорю, - улыбнулся Джоуль, наблюдая за нами и не давая своей дочери позволить витиевато выругаться, что она и собиралась сделать, судя по ее взгляду.
– Сая, ведь ты виртуозно играешь на виолончели. Научи Хаджи.

– Отец, это жестоко с вашей стороны. Вам ведь известно, что для меня значит этот инструмент. Я не хочу в дальнейшем прикасаться к виолончели с содроганием...

– Было бы чему содрогаться, - пробубнил под нос я, закатив глаза и в ответ на презрительный взор Саи с невинным видом добавил: - Уверяю, из объемного у вас только прическа.

– Ну, хватит, - серьезно отсек Джоуль.
– Дочь моя, сделай это для меня. Ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы ты с кем-нибудь подружилась. У вас обоих непростой характер, но я полагаю это совершенно замечательным. Уверен, вы так же скоро поймете меня.

А Сая питала к своему отцу привязанность... нет, не дочернюю, без капли нежности. Но она неукоснительно слушала его одного, а потому я был уверен, что скоро мне придется видеться с ней дольше и чаще.

Экзекуция при помощи искусства началась уже в тот вечер.

К моему несчастью, в замке был музыкальный кабинет, где стоял прекрасный клавесин и виолончель. Дабы показать мне свое мастерство, хотя и без всякой охоты Сая села на стул и заиграла. Профессионально, абсолютно бездушно, но как раз это, черт возьми, и завораживало... Опустив большие, тяжелые веки, она с невозмутимым видом в совершенстве исполняла сложнейшие трели, так что казалось, будто струна дрожит механически. Мелодии сменяли одна другую, дьявольская скорость росла, а лицо оставалось царственно пренебрежительным. Она на моих глазах запросто взлетела на Олимп и смотрела оттуда на мир сверху. Техника игры совершенна, как математическая константа.

Потом, не обращая внимания на мою полнейшую растерянность, Сая уверенно вложила мне в руки смычок.

– Я... не... не надо, - пролепетал я, растоптанный и обескураженный тем, что мне довелось увидеть.
– Я никогда в жизни не сыграю, как ты.

Я сказал это, пожалуй, излишне прочувствованно. Сая с иронией улыбнулась:

– Скорее всего. Но я не хочу расстраивать Джоуля, так что - смелее.

Надо отдать мне должное, я показал себя полным олухом, а Сая была не слишком терпеливым учителем. Сама, обладая незаурядным талантом, она не понимала, как можно иначе, поэтому требовала от меня немедленных успехов.

– Ты всё делаешь не так!
– вскипела Сая, терпению которой пришёл конец после получаса занятий. Моему, впрочем, тоже.
– Бестолочь! Держи смычок перпендикулярно струнам. Сколько можно повторять? Я тебе только что напоминала.

А я не знал что такое "перпендикулярно" и продолжал играть самым дурацким образом. От досады, растерянности и страха я уже не сосредотачивался на музыке, а просто ждал конца терзаний.

Когда они, наконец, закончились, я поспешил вернуться в свою комнату, чтобы не выходить оттуда целую вечность.

Но - увы - на следующий день всё продолжилось. И, казалось бы, эти уроки должны были помочь мне в моей внутренней борьбе, но ситуация сложилась, в конечном счете, иначе.

– Ещё раз. Сначала, - повторила Сая на выдохе и прошлась мимо меня, прижимая к своему лбу ладонь. Шел где-то час занятий, мне казалось, я делаю успехи, но моя преподавательница даже не замечала их.

На тот момент я ненавидел её, виолончель, но больше всего ненавидел слово "перпендикулярно" и собственную бестолковость. Хотелось ей это высказать, но я молчал и смотрел на неё, сжимая в руке смычок. Мне казалось просто невозможным начать играть сначала - сильно дрожали пальцы. К тому же, когда я начинал упражнение, Сая подходила слишком близко, чтобы наблюдать за работой ладоней, я начинал чувствовать ее запах, и голова шла кругом.

– Ну же, - поторопила Сая, - играй!

Невозможно выдать из себя хоть что-либо приемлемое, если рядом кто-то над ухом требовательно повторяет: "Играй! Играй!".

Я, молча, смотрел ей в глаза, разрываясь между желанием умчаться и побуждением поцеловать ее, но она слепо не видела ничего из этого, и лицо ее оставалось маской.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, поднял руку со смычком и с большим удовольствием швырнул его на пол. Молча.

– Что ты вытворяешь?
– она вскочила с дивана, возмущённо дрожа от гнева. Никогда не видел её такой злой. Её оскорбило то, как я обращаюсь с инструментом.
– Джоуль просил всему тебя научить! Я трачу на тебя своё время! Я... старалась подружиться с тобой!

– А ты не трать время и не дружи со мной, раз я такое ничтожество, - спокойно и презрительно ответил я, вставая и ставя виолончель в сторону с желанием уйти. И действительно направился к двери.

– Если хочешь стать моим другом, то научись хотя бы играть на виолончели, - ультимативно проговорила она.

– Я умею петь и танцевать, - спокойно дёрнул плечом я.
– И мне этого достаточно.

– Правда?
– злобно усмехнулась Сая, поднимая смычок.
– Покажи. А я буду тебе аккомпанировать. Пой что угодно. Я подстроюсь.

Настроения не было. Поэтому я просто продолжал спокойно на неё смотреть.

– Что? Не можешь?
– спросила она с улыбкой собственного превосходства.
– Вот что. Если ты не будешь меня слушаться, то живо вернёшься туда, откуда тебя вытащили.

Но я не мог сломаться ещё больше, чем был уже сломан этой странной любовью, и во мне вскипело искреннее отчаяние, маска невозмутимости слетела с моего лица, я гневно скривился, сжал кулаки и процедил сквозь зубы с той черной ненавистью, на какую был способен: