Палачи и жертвы (Предыстория)

– Хорошо, смотри внимательно. Я буду стараться, делать всё, что ты захочешь. Я стану тебе, кем прикажешь - лакеем, музыкантом, рабом, ведь так мне полагается говорить, раз меня купили, как игрушку?

Она посмотрела на меня, будто впервые увидела. Я тяжело дышал, стоя прямо и гордо вздёрнув подбородок. Меньше всего я ожидал победы в этой перепалке, но все же победил.

Она прижала руки к своей груди и смотрела, широко распахнув черные глаза. Ее брови сдвинулись, голос дрожал, когда она спросила:

– К-купили?

И её открытый теплый, полный недоумения, взгляд будил во мне острую боль, прокалывая мою каменную броню насквозь, вызывая ответную нежность удивительной силы.

– Не смотри на меня так!
– прорычал я, отворачиваясь, чтобы скрыть ненавистные слёзы досады. Я услышал звук стремительных шагов, шорох платья. Она осторожно коснулась моих плеч, и я сжался.

"Беги", - кричал внутренний голос, но я стоял на месте, как соляной столп, как проклятый или очарованный василиском.

Спустя секунду, она ласково обнимала меня, и ее рука гладила меня по всегда растрепанным кудрям.

– Прости пожалуйста, - прошептала она.
– Я ничего не знала.

Это почти причиняло боль - ее запах, тепло рук, голос. И та часть меня, что сражалась с любовью, оказалась навсегда повержена.

– Я не способна утешать. И, вообще, многое чуждо мне, что нормально для иных людей, - бормотала она задумчиво.
– Когда я плачу, Джоуль крепко обнимает меня и говорит, что всё будет замечательно. Он лжет, но я чувствую его желание утешить и подчиняюсь. На самом деле, все не будет замечательно, и мир этот ненавистен мне. Ведь, кроме того, что здесь можно купить разумное, чувствующее существо и почитать сие за норму, он полнится и прочими мерзкими вещами, - сказав это, она остановилась, точно боялась высказать слишком много.
– Что ты сейчас чувствуешь?

В противоположной стене я увидел зеркало и наше отражение. Её руки, обвивающие меня, темноволосая, прекрасная головка, словно цветок, склонившийся надо мной. А рядом, у стекла, розовая роза, которую Сая терпеть не могла, но зачем-то поставила в вазу.

– Мне больно, - вдруг тихо ответил я.

После этого неделю валялся с высокой температурой. Мне хотелось умереть.

Но мой организм наделен талантом настоящей живучести, столь же упрям лишь мой характер. Я решил стоически ждать, когда эта любовь пройдет сама. Меня всегда учили, что она проходит и всерьез ей могут верить лишь простаки и глупцы.

Запись 30 августа 1862 года

Пролетело время до лета, мне исполнилось двенадцать, и мое чувство трансформировалось. Оно не стало слабее, но напротив росло, пускалось в планы, помыслы, поведение, как корни дерева, разрастающиеся в почве. Казалось странным, что никто не замечает этого безумия. Но то заслуга моей каменной физиономии, с которой я старался всегда ходить, чтобы не выказывать своих мучений. Они были вполне себе физические в противовес эфемерными бредням поэтов. От бессонниц болела голова, я стал страдать отсутствием аппетита, сделался нервным, у меня появились мигрени. И ничего романтического при этом я не испытывал. Мне бы обнять ее покрепче, прильнуть к губам, а дальше трава не расти. Никаких "навсегда" или "я отдам за вас жизнь, прекрасная леди". Я желал ее, ничего больше, и это казалось мелким, абсурдным мне самому.

Я немного вытянулся, стал считать себя взрослее. Больше Сая не грозилась, что будет жаловаться Джоулю и попросит его выгнать меня. Последний же был очень рад нашей дружбе.

До этого я замечал, что прислуга непонятно относится к Сае. Она боится её и почти никто из этих людей никогда не смотрит ей в глаза. Я приписывал это почтению работников, хотя оно и казалось странным. Обращаться к Эмилю с расспросами не хотелось, и я расхрабрился поговорить об этом с дворецким.

– Юноша, - сказал он покровительственным и в то же время скорбным тоном, - мы все рады, что вы поладили с госпожой Саей и очень не хотели бы, чтобы с вами что-то случилось. Я ни в коем случае не считаю, будто прислуга боится ее. Женщины завистливы и глупы. Среди них наша юная хозяйка выгодно выделяется, и те смущаются и остерегаются её превосходства.

Он говорил убедительно и спокойно, но на сердце мне было тревожно.

Вскоре после этого разговора выдался довольно погожий день. Я возился в саду, но потом ко мне присоединилась Сая. Она долгое время собирала изящные, золотистые лилии на длинной ножке, внимательно рассматривая их. Я сидел в тени и наблюдал за тем, как она срезает их.

– Что ты будешь делать, с букетом?
– полюбопытствовал я.

– Джоуль любит лилии, - не поворачиваясь, ответила Сая. Я увидел, как она смотрит на каждый цветок, выбирая лишь самые лучшие бутоны. Неожиданно к нам заглянула коза, которую я, видимо, заинтересовал. Она подошла ко мне и положила тёплую голову на плечо. А за ней пришла вторая. Я в растерянности стал оглядываться в поисках спасения. Наконец, поднялся с места. Добрые животные ласкались о мою руку, и я позвал Саю, чтобы она тоже могла их погладить. Но тогда произошло нечто странное. Когда Сая поднялась и пристально взглянула на животное, коза вся мелко задрожала и стала пятиться. Вскоре, они обе убежали, а я остался с удивлением смотреть им вслед. Когда я обернулся, Сая пробормотала с прохладным безразличием:

– Здесь полно всякой скотины. Почему-то, животные меня недолюбливают. Люди тоже, но у них слишком много мозгов, которые забиты чепухой, вроде этикета, поэтому вслух мне не высказывают, - и саркастически ухмыльнулась.

– Ты много о себе воображаешь. С чего ты взяла, будто людям есть до тебя дело?

– Джоуль переживает за меня и думает, что я навсегда останусь незамужней. Ко мне сваталось множество ухажеров, и я без ложной скромности замечу, что все они сходили по мне с ума. А потом исчезали. Не знаю, в чем причина и мне не интересно. Особенно неприязненно ко мне относятся девушки, но это не мое личное замечание. Так говорил Амшель. Оказывается, та билиберда, которую мне болтали на балах, называется колкости. Я так и не научилась, как это делается, но, похоже, их немного нервирует, что я не реагирую на их нападки. Попробовала бы одна из этих девиц вызвать меня на поединок шпагами, - и она снова хмыкнула, дернув бровями.
– Вот, что я называю - колкости.

В то время было модно учиться верховой езде, но Сая даже не приближалась к лошадям, хотя у Джоуля имелась прекрасная конюшня. Всякий раз, когда это животное подходило к Сае, оно начинало нервничать и жалобно ржать. Лишь кони с крепкой выдержкой катали её на себе, но потом чувствовали такую усталость, что поневоле начинаешь за них переживать. Когда я заговаривал с Саей на эту тему, она отвечала, что ничего не понимает и не хочет обсуждать.

Как-то раз, когда мы гуляли, пошёл ливень. Мы вымокли насквозь и забежали на сеновал. Сая преспокойно сняла платье, оставшись в панталонах и корсете. Она с наслаждением растянулась на сене. Я же мечтал только об одном - вернуться домой. Сырая одежда липла к телу, становилось холодно.

"А зачем, собственно, бежать? Лучше момента не придумать, - подначивало что-то внутри меня.
– Поговори с ней!"

– Хаджи, как ты?
– спросила Сая, обрывая мою задумчивость.
– Очень замёрз?

– Нет.

Она сняла у меня с головы соломинку:

– Если честно, я рада, что мне удалось с тобой подружиться, - она вновь упала на сено.

– Я должен сказать тебе кое-что, - пробормотал я, поднимаясь.
– Я знаю, что еще мал и ничего не значу, но когда-нибудь вырасту. И тогда... можно ли мне будет поцеловать тебя?

Спустя секунду молчания, она села подле меня и, смеясь, прижалась губами к моей щеке:

– Как видишь, вовсе не обязательно для этого расти.

Меня разобрала злость на собственное ничтожество. Этой избалованной принцессе не понять, как выжигается детство огнем, высекается кнутом и палкой.

– Не делай так больше, - прошептал я.
– Ты не понимаешь, что я люблю тебя?
– и посмотрел ей в глаза, сдвинув брови, а она удивленно подалась назад.

– То есть, ты желаешь стать моим кавалером?
– улыбнулась она без тени серьезности. Это убивало меня.