Палачи и жертвы (Предыстория)

– А. Этот, - Сая снисходительно улыбнулась.
– Скука. Он и правда недурен наружностью, и я слышала, что лондонские модницы без ума от этого щёголя, но он смешон. Когда он высокопарно произнёс мне какую-то сложную речь на ломаном французском, я не выдержала и рассмеялась.

– Поразительно учтиво и тактично с твоей стороны, - процедил я, чем вызвал у нее смех.

– Ты бы видел его лицо, когда я сказала ему нет. Мне никто не нужен, кроме Джоуля и тебя, - пожала плечами она.
– Хвала небесам, по этой земле ходит сравнительно интересная личность, с которой мое существование вполне выносимо. Я о тебе.

– Можно подумать, у тебя могли бы быть еще кандидатуры. Я страшно польщен, - пробормотал я меланхолично без тени эмоций. А у самого дрожали руки. Теплый ветер казался ледяным.

Нужно говорить прямо, вне полуоттенков, намеков она не понимает.

– Сая, я люблю тебя, - ровно пробормотал я, останавливаясь.

Она тоже остановилась, повернулась ко мне удивленно, пожала плечами:

– И я тебя люблю.

"Да, я проходил это уже пару раз в детстве", - мрачно подумал я.

Вместо того, чтобы сказать еще что-то я взял ее за руку и привлек к себе за талию. Сая смотрела на меня сердито и растерянно, намереваясь поинтересоваться, что это я делаю. Произнес раздельно, прижимая ее к себе:

– Я влюблен в тебя. Мечтаю о тебе. Я не друг, не ребенок, не брат, посмотри же внимательно...

Она резко вырвалась, коготками царапнув по рукам. Ее темные глаза смотрели на меня с холодной насмешкой:

– И ты туда же?

Я молчал.

– Хаджи, это верно, что ты не ребенок, но и совершенно очевидно, что ты бредишь. То, что ты испытывешь, вероятнее всего, лихорадка и скоро пройдет. Ну, не знаю, - она задумалась.
– Ты можешь, например, наведаться в город, чуть-чуть погулять с местными красавицами, выпить, и все образумится.

– Ты очаровательна, - медленно пробормотал я, не глядя на нее.

– Что?
– опешила она.

– Не забивай себе голову. Ты права. Это лишь лихорадка. Рад, что ты оказалась столь трезва рассудком.

"Она забавна и почти умилительна в своей слепой жестокости, - так я думал.
– Как ребнок. Как стихия. Или проклятие. Она не сказала "нет", она выжгла его внутри меня раз и навсегда".

Если вы думаете, что с той поры я попытался разлюбить ее, это ошибка. Я и не помышлял о подобном. Вообще говоря, я не удивился манере ее ответа. Это предсказуемо. Причем, если указать ей на жестокость, она округлит глаза, простодушно удивится и даже, может быть, расстроится. Если настроение будет. У меня не было ни малейшего заблуждения относительно того, какая она. Я любил, ничего не ожидая взамен. Я любил не принцессу, а чудовище. Почему бы и нет, если сердце у него, в целом, доброе и благородное? На то она и чудовище, чтобы не быть человечной и ничего здесь не попишешь.

Мы продолжили прогулку, и нам даже удалось довольно легко вернуть беседу на прежнее русло так, что скоро от неловкого момента ничего не осталось. Я сохранял невозмутимость достаточно виртуозно, она не заметила, как мне хочется кричать. Кричать и смеяться над собой. Быть может, так и сходят с ума.

Теперь следует сказать главное. Причина, по которой Сая не покидает своего роскошного узилища - неспособность ее организма взрослеть.

Я вырос, стал выше, сильнее и выглядел чуть старше, а она не изменилась нисколько. Слуги, Джоуль и редкие гости обходили данный факт вниманием, но я видел, как на нее смотрели - со страхом, благоговением. Сая не замечала этого, она относилась к своему бессмертию, как к чему-то нормальному. Никогда я не касался этой темы, потому что негласно она словно была... табу.

Помимо прочего, я виртуозно выучился играть на виолончели. Вообще-то, я исполнял мелодии теперь вдохновеннее и более умело, чем моя учительница. Я превосходил ее уже в истории, математике, верховой езде и не уступал в фехтовании шпагой, а управлялся с кинжалом куда ловчее ее. Соревноваться со мной было ее любимым занятием, но она ненавидела проигрывать и всерьез обижалась, когда понимала, что в чем-то уступает мне. Впрочем, более всего она злилась, если догадывалась, что я поддаюсь ей. Но я слишком уважал ее, чтобы поддаваться часто.

Заговорить про аномальное бессмертие Саи однажды пришлось.

Вечером в музыкальном кабинете мы с ней болтали о поэзии, пока я играл для нее. Она слушала мою виолончель, прикрыв глаза и кружась по комнате.

– Хаджи, - говорила она с улыбкой, беря мои ладони в свои руки, - твоя игра - бальзам для моего сердца. И ты напоминаешь мне этой задушевностью... одного человека. Лишь одна девушка до сих пор могла столь глубоко растрогать меня. Когда я слушаю твою виолончель, мне кажется, я начинаю жить.

Словом, я играл ей часто и перед сном. Но в этот вечер Сая была чем-то недовольна. Слушала меня, сдвинув брови в недоумении. Когда я великолепно исполнил пассакалью Генделя, она со звоном поставила на столик фарфоровую чашку с горячим шоколадом, что-то стерла с уголка глаза, сердито прошелестела подолом платья, отошла от меня к окну и отвернулась, обнимая себя за плечи.

Я отложил в сторону инструмент и подошел к ней:

– По-моему, я не ошибся, не уронил смычок и тебе уже не хочется призывать все проклятия на мою голову, услышав игру. Чем ты недовольна?

– Так не честно!
– надулась она, поворачиваясь и окидывая меня возмущенным, сердитым взглядом: - Ты, наглец, стал играть гораздо лучше меня!

– Врожденный талант, - спокойно улыбнулся я.
– А ты ленишься, вот и все. Ну, хочешь, я тебя научу парочке приемов?

– Нет, спасибо, - обиженно нахмурилась она и потрепала меня за волосы: - Да и ростом ты стал выше. Мне приходится вставать на цыпочки, чтобы поцеловать тебя в щеку, и это при том, что я на каблуках, - она сердито посмотрела на меня снизу вверх.
– И когда только успел? А дальше? Может, скоро ты скажешь, что подыскал себе пассию и намерен остепениться? Или какой-нибудь королевский оркестр увидит твой талант и пригласит в труппу? И кто тебе позволил так ловко управляться со шпагой? Еще и смеется, смотрите-ка на него... Это все ужасно нечестно и нечего тут улыбаться.

Я обнял ее, нарочно растрепав прекрасную прическу и похитив из волос шпильку.

– Если ты беспокоишься, что я куда-нибудь денусь, я не против. Беспокойся на здоровье. Но всё не столь ужасно, как ты себе рисуешь.

– Нет, я так этого не оставлю, - она отошла от меня, решительно двинулась к виолончели, не заметив, как темные волосы распустились и заструились по спине.

– Ты гадкий вор. Смотри, я все равно попытаюсь играть лучше, - буркнула она, заметив пропажу шпильки, которую я, улыбаясь, вертел в руке.

Но Сая была слишком взволнована. Сев за инструмент, случайно порвала струну. Я на своём опыте знаю, как больно бьёт туго натянутый металлический прут. Особенно, если это толстая и плотная струна виолончели. Обеспокоенный, я быстро подошёл к ней:

– Вот упрямая. Ну-ка, покажи рану...

– Всё в порядке, - пробормотала она горько и тихо, глядя на затягивающийся шрам на пальце, - ничего страшного.

Я своими глазами видел, как струна рассекла ей палец, оставив там глубокий порез, из которого обильно текла кровь. Шрам быстро стал закрываться, как цветок, потом на месте шва появилась красная полоса. Она становилась розовой, затем бледной и, наконец, рассеялся даже след ранения. Такое случалось и раньше, но как-то более незаметно, и я был склонен приписывать то, что наблюдал, своему воображению.