Paradisus

двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала

непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с

улицы донеслось:

– Эй, конунг, или кто там у вас главный?

Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного,

упивающегося властью человека.

Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.

– Ты оглох, б… , обосрался от страху, москвитская падаль?

Хохот нескольких десятков глоток.

– Конунг, не отвечай, - шепнул Белка.

Я махнул рукой: оставайтесь на месте – и шагнул обратно в кабинет.

Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь

перекрыть хохот снаружи:

– С кем я говорю?

За окном стихло. Через мгновение – тот же голос.

– Не тебе вопросы задавать, москвит!

Злость и отчаяние душили меня.

– Тогда пошел на хер, питерская мразь.

Мой собеседник вдруг засмеялся - противный, скользкий смех, как козявка,

вынутая из носа.

– Не кипятись, воробушек, - крикнул он, – гнездо уже разворошили. Я –

конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.

– Артур, конунг отряда москвитов.

Молчание.

– Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? – в моей душе, непонятно почему,

разгоралась надежда. – Мой отряд здесь со стандартной миссией.

Тишина.

– Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…

– Срал я на отца Афанасия, - заорал Кляйнберг. – Ты мне зубы не

заговаривай, гнида!

Он умолк. Я тоже.

– Твои люди сами притащились ко мне, - первым не выдержал питер:

возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос

Кляйнберга стал не таким уверенным, - Они готовы были рассказать почти все;

мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.

Снова хохот питерских глоток.

– Я не хочу крови, конунг, - уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. –

Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.

Я засмеялся:

– Ты за дурака меня принимаешь, конунг?

– Знал, что так ответишь, Артур, - крикнул Кляйнберг. – Ты, похоже, веселый

парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.

– Тамбовский волк тебе кореш!

– Какой волк? – удивился питер.

Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я

слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон

Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки

скрипели.

– Так что будешь делать, Артур? Пожалей своих людей!

– Так же и ты, Кляйнберг!

Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, - привычка.

– Ты мне нравишься, Артур. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб…

Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, - все

дела! Вы, москвиты, любите обжираться…

– Поднимись сюда и посмотри.

– Повременю, - отозвался Кляйнберг. – Скоро вы сдохнете с голоду, и мы

придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?

– Хватает, - соврал я. Подумав, добавил. – Сними блокаду, конунг, и ступай с

миром. Мы не враги.

– Я рад этому, - голос Кляйнберга был вполне искренен. – Но вокруг

Джунгли, а значит, мы не друзья.

– В таком случае, закончим пустой треп.

Я повернулся к дверному проему.

– Постой, конунг, - крикнул Кляйнберг. – Ты кое-что запамятовал.

– И что же?

– Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?

6

ПОЕДИНОК С ПАШЕЙ

Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:

« Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право

выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В

зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат

поединка – непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему

осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации».

– Я не знал, что питеры практикуют поединки.

– Ты многого о нас не знаешь, конунг, - отозвался Кляйнберг. – Вы,

москвиты, заносчивый народ.

– Послушай, - крикнул я. – Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего

Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть…

– Зачем тебе?

Я не ответил.

– Черт с тобой, слушай - донесся сквозь завывание метели голос

Кляйнберга.
– Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему

усмотрению, – он умолк на мгновение, припоминая. – Результат поединка

непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия

поединка умерщвляется.

Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не

даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.

– Эй, Артур. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.

– Если мой боец победит, - заорал я. – Ты уводишь свой отряд. Я верно

понял?

Молчание.

– Я верно понял?

– Верно, - откликнулся Кляйнберг. – Если твой боец просрет, вы все сложите

оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?

За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну.

Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка.

Я отпрянул.

– Лады, конунг?
– как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.

– Я должен посоветоваться со своими стрелками.

– Надо же, - вполне искренне, если судить по голосу, восхитился питер.- Да

ты, конунг, демократ, – он грязно выругался. – Хорошо, покудахчи со своими

цыплятами… Недолго, у меня дел полон рот.