Паутина

Все съ тмъ же не то завистливымъ, не то презрительнымъ лицомъ слдилъ за нимъ Модестъ.

— Выросъ ты въ коломенскую версту, а, кажется, до сихъ поръ вришь, что новорожденныхъ дтей повивальныя бабки въ капуст находятъ?

— Нтъ, я физіологію изучалъ. Но я не понимаю, почему надо подчинять дторожденіе капризу какой-то спеціальной любви? Въ природ все просто, a среди людей все такъ сложно, надменно, не доброжелательно.

Модестъ грубо, зло засмялся.

— Возблагодаримъ небеса, сотворшія тя, все-таки, до извстной степени мужчиною. Воображаю, какимъ зятемъ ты наградилъ бы славный Сарай-Бермятовскій родъ!

Матвй слъ рядомъ съ нимъ и сказалъ вдумчиво, разсудительно:

— Видишь ли, наша Аглая — прелестная и большой мой другъ. Но я, все-таки, не знаю. Пожалуй, и она еще не на полной высот… Предразсудки сословія, воспитанія…

Модестъ встрепенулся, какъ отъ неожиданности, и воззрился на брата съ любопытствомъ большого удивленія.

— Ты, оказывается, еще не вовсе обезпамятлъ? — процдилъ онъ сквозь зубы. — Гм. Не ожидалъ.

Матвй серьезно отвчалъ:

— Многое въ дйствительности мн дико и непримиримо, но ея повелительную силу я разумю.

Оба примолкли. Модестъ сдулъ пепелъ съ папиросы…

— Я, впрочемъ, и не предлагаю, — выговорилъ онъ какъ бы и небрежно, — не предлагаю, чтобы Аглая въ самомъ дл вышла за Скорлупкина, но только, чтобы пообщала выйти.

— A потомъ?

Модестъ пожалъ плечами.

— Видно будетъ. Теб что нужно? Срокъ, чтобы высвтлить Григорію его дурацкіе мозги. Ну, и выиграешь времени, сколько назначишь.

— Всякій срокъ иметъ конецъ. Что общано, то должно быть исполнено.

— Лаванъ разсуждалъ иначе, — криво усмхнулся Модестъ.

Матвй всталъ, тряся кудрями.

— Въ общаніи, которое дается съ тмъ, чтобы не быть исполненнымъ, я участія не приму.

Модестъ съ досадою потянулъ къ нему худое свое, блдное лицо, странно сверкающее пытливыми возбужденными глазами:

— Ты забываешь, что сейчасъ браки Рахилей зависятъ не столько отъ Лавановъ, сколько отъ нихъ самихъ.

— Такъ что же?

— Поврь мн, — сказалъ Модестъ вско и раздльно, дробя слоги взмахами руки съ папиросою, — если Іакову легко работать за свою Рахиль, то и Рахиль рдко остается равнодушна къ Іакову, который ради нея, запрягся въ каторжную работу.

— A если останется? — спросилъ Матвй, круто остановясь. Модестъ сдлалъ равнодушно-сожалительное лицо.

— Что же длать? Лоттерея! Придется Григорію перестрадать нкоторое разочарованіе.

— За что?

— За науку, что въ жизни не все медъ, случается глотнуть и уксусной кислоты.

Матвй рзко отвернулся отъ него и сталъ безцльно перекладывать книги на стол.

— Несправедливо и зврски жестоко, Модестъ.

Модестъ всталъ, бросилъ папиросу и подошелъ къ Матвю.

— Погоди. Давай разсуждать хладнокровно. Сейчасъ Григорій влюбленъ въ Аглаю, какъ дикарь, грубо, слпо, безразсудно. Отдать Аглаю ему, такому, какъ онъ есть, было бы позоромъ, нравственнымъ убійствомъ, скотствомъ. Не возражай: это я говорю, не ты говоришь. Согласія не требую. Свою мысль развиваю. Но Аглая для него именно Рахиль, ради которой, если бы дана была ему хоть малйшая надежду, онъ готовъ работать семь и еще семь лтъ. Затмъ дв возможности. Развиваясь, онъ — либо сдлается достойнымъ Аглаи, и тогда почему ей, въ самомъ дл, не выйти за него замужъ? Либо онъ пойметъ, что выбралъ себ Рахиль неподходящую, и тогда общаніе падаетъ само собою.

Матвй глубоко задумался.

— Можетъ быть, ты и правъ… — произнесъ онъ медленно, голосомъ человка, нашедшаго неожиданный выходъ изъ трудной задачи, — можетъ быть, ты и правъ…

Модестъ, ободренный, подхватилъ.

— Григорій парень, по-своему, по первобытному, не глупый. Онъ оцнитъ, что мы, вс трое, ему добра желаемъ. Въ случа краха нашей интриги, мы, такъ и быть, попросимъ y него прощенія, a онъ насъ, тоже такъ и быть, извинитъ.

Матвй, не отвчая, задумчиво его разглядывалъ. Потомъ, безъ отвта же, улыбнулся.

— Многіе считаютъ тебя злымъ, a вдь, въ сущности, ты добродушенъ.

Что-то язвительно укусило Модеста за сердце.

Матвй продолжалъ:

— Я не умю не врить людямъ, и потому посмяться надо мною легко… Но, если ты вполн серьезно…

— Я серьезенъ, какъ три дня похороненный нмецъ и, притомъ, неокантіанецъ, докторъ философіи.

— Тогда — вотъ. Григорій — благодарная натура. Изъ него можетъ выйти и долженъ выйти, если мы его не погубимъ, хорошій человкъ. Если бы между нимъ и Аглаей возникла искренность любви, то — да освятится ихъ бракъ. A классовыя перегородки, въ моихъ глазахъ, — чепуха. Съ моей точки зрнія, — если ужъ браки непремнно нужны и нельзя безъ нихъ, то необходимы именно демократическіе браки. Ими совершенствуется человчество. Уничтожается аристократизмъ особи, который есть величайшее зло цивилизаціи, и нарождается аристократизмъ массъ, которымъ осуществится истинная культура и познается Богъ. Но для того надо, чтобы совершенствующая сторона была сильне другой и могла вытянуть ее на свой уровень…

— Такъ я и предлагаю, — замтилъ Модестъ положительнымъ голосомъ, но сверкнувъ двусмысленнымъ огонькомъ въ глазахъ.

— Да, да, я понимаю, что ты именно такъ предлагаешь.

Матвй торопливо и согласно закивалъ головою.

— Единственно, что меня смущаетъ въ твоемъ предложеніи, это — что оно иметъ исходомъ такой рискъ неисполненія, что… я, право, не знаю, какъ опредлить… Тутъ возможность не то, что обмана, но чего то около обмана… И отъ этого будетъ такъ же нехорошо на совсти, какъ отъ дйствительнаго обмана, и я этого на себя принять не могу…

— Мы, юристы, — спокойно сказалъ Модестъ, — называемъ это «около обмана» введеніемъ въ невыгодную сдлку… Операція, конечно, не блестящая въ этическомъ отношеніи, и даже законъ ее не весьма одобряетъ… Но, любезный мой Матвй, элементъ невыгодности и можетъ, и долженъ быть устраненъ совершенною откровенностью отношеніи… Съ самаго начала надо поставить дло ясно и договориться до конца. Чтобы — безъ темныхъ словъ, безъ несправедливыхъ упрековъ и угрызеній въ будущемъ… Entweder — oder. Хочешь быть мужемъ Аглаи? Вотъ теб — три года… довольно ему трехъ лтъ?

Матвй кивнулъ головою.

— Слдовательно, становись, машина, на рельсы, какъ ты картинно выразился, и иди къ назначенной станціи!.. будь рыцаремъ, Іаковъ Месопотамскій, завоевывай сердце своей Рахили!.. Дойдешь до станціи, успешь, во время перегона, завоевать Рахиль, — торжествуй! твое счастье!.. Не дошелъ, не усплъ…

Матвй задумчиво слушалъ.

— Да, тутъ нужно честно, — сказалъ онъ. — Лучше жестоко, но честно.

— Какъ въ аптек, — сказалъ Модестъ.

— Честно и цломудренно…

— О, что касается цломудрія, то, разъ я предлагаю свои услуги, — мое дло и блюсти результаты, — усмхнулся Модестъ.

Матвй опять не обратилъ вниманія на двусмысленность его словъ и говорилъ, съ горящими глазами:

— Не надо налагать на себя оковы, обманываться нерушимостью обязательствъ и клятвъ. Человкъ долженъ быть свободнымъ и другого человка свободнымъ же оставлять. Пусть отношенія будутъ не связаны и правдивы. Какъ бы они ни были худы, все же лучше обмановъ предвзятости. Отойти отъ человка съ разбитымъ сердцемъ — больно. Отойти съ сердцемъ, облитымъ помоями лжи, ужасно, грязно, жестоко…