Перегной

– Ой, - заговорила она, смущаясь и опуская глаза к полу, впрочем как раз туда где у её ног копошился, суча как паук ногами я, – а я тут, пока вы спите, уборку затеяла. Окна мою. Она перехватила воздуха и продолжила, - а вы не знаете где Юрий? А вы его друг? А он скоро будет?

Мой изнуренный борьбой с алкоголем мозг оказался не готов к такому шквалу вопросов и окончательно рухнул. Он не то что не мог вовремя отвечать на вопросы, но и отказывался их обрабатывать. В общем, говоря современным языком, завис. Все же я собрался и, с опозданием в добрых тридцать секунд, протолкнув через неведомый шлюз информацию, выдал порцию ответов. Ответы я выпалил в той же последовательности и такой же скороговоркой, как они мне были заданы: Знаю. Да, то есть нет, то есть не совсем. Вечером.

Белочка изумленно, округлив свои прекрасные голубые глаза таращилась на меня и вдруг, закидывая очаровательную головку, захохотала.

Я было пробовал извиниться, - но она так заливисто смеялась, что мне не оставалось ничего иного, как поддержать её и вскоре мы уже сидели друг напротив друга на полу и просто до неприличия громко ухахатывались.

– А хотите чаю, - просмеявшись и утихнув разом просто предложила мне Незнакомка.

И я почувствовал, что чаю я давно и очень сильно хочу. Я хотел еще ввернуть, что из рук такой прекрасной особы я готов напиться не только чаю, а и смертельного яду готов осушить ведро и пасть замертво у её ног, но подумал, что офисно-донжуанский развязный флирт здесь будет неуместен. Ибо особа эта отнюдь не Люсенька. Хотя, все они "Люсеньки". И следом за этой мыслью, за осознанием того, что это не Люсенька, возник вопрос, - а кто?

Я согласился на чай, и стараясь выглядеть как можно естественней, отлучился в ванную. Там я пустил воду и взялся за осмысление ситуации.

Мысль о видении и белой горячке я отбросил, как безосновательную, к тому же я когда-то слышал, что белогорячие нечувствительны к боли. Я же, брякнувшись на пол, ссадил бок и он теперь болел. Остальные мысли меня не утешали.

Неизвестная юная мадам вполне могла бы быть какой-нибудь Юрычевой подружкой, но Юрыч был мрачный и суровый дядька, отшельник и аскет, к тому же разница в возрасте дополняла эту пропасть. Даже для меня мадам казалась юна, что же говорить о Юрыче, повадок Набоковского героя за ним точно не водилось.

Леди могла бы быть и его дальней родственницей, но что это за дальняя родственница, имеющая комплект ключей от двери, с ходу, не отдохнув с дороги, принимающаяся за уборку, как у себя дома, и при этом абсолютно не удивляющаяся тому, что вместо Юрыча в квартире храпит какой-то незнакомый мужик. Странное для родственницы поведение. Я бы, будучи такой родственницей, завидев в квартире чужого, дал бы от греха стрекача – вдруг квартира уже продана другому, себе дороже. Эта же отнеслась ко мне как к чему-то разумеющемуся. Странная дамочка, донельзя странная. Моя паранойя ширилась и довела меня до простой мысли - а не отвалить ли мне прямо сейчас из гостеприимной Юрычевой хаты? Выскочить в коридор, ноги в тапки и вперед.

По логике разума – все непонятное таит в себе потенциальную опасность, которой нужно стараться избежать. Но опасность этой дамочки пока неоценена, к тому же, по выражению Виктора, «встав на хода» я рискую эту опасность увеличить многократно. Ибо драпать мне придется без денег, без вещей, а дамочка, со своей уборкой вполне может обнаружить мой заныканый паспорт и меня спалить. В общем надо присмотреться, что я, с девчонкой если что не справлюсь?!

Чай уже дымился в отдраенных чашках и был вкусным, крепким, свежезаваренным. К чаю, в невесть откуда извлеченной вазочке, было печенье и оно тоже будоражило воображение. Возникали нелепые мысли об уюте и семейном счастье. Дескать хорошо бы вот так сидеть всю жизнь на кухне, в старых домашних джинсах и фланелевой рубашке, ни от кого не прятаться и никого не бояться. И чтобы очаровательная собеседница подливала и подливала тебе в фарфоровую, со сколом, чашку чай, да подкладывала в вазочку печенье. И горькой отравой были эти мысли ибо чай и печенье были, была и кухня, и очаровательная девушка, но кто она, и кто я, и почему, и зачем все это, - вот вопрос.

– А вы наверное сидите и думаете, кто я такой и что здесь делаю? Просто ведь нельзя не удивиться, заходя в свою квартиру и обнаружив там неизвестного мужчину?

– Зная Юру, его образ жизни, привычки и пристрастия я не удивляюсь тому, что в его квартире кто-то ночует, - иронично улыбнулась девушка.

Оба-на. Я, по ходу, принят за алкаша и собутыльника. Это не могло не радовать ибо не пришлось озвучивать никакой легенды, а с другой стороны это здорово меня поддело – сидишь тут перед красивым созданием, хорохоришся, перья распускаешь, а тебя, оказывается, принимают за алкашню. Снисходят так сказать, с небесных высот, до твоего низкого как у петуха, от забора до забора, полета. И чай и печенье, и располагающие улыбки – весь этот уют вкупе с затеянной уборкой оказывается просто намеком, указанием – смотри мол, как люди живут. Пей чай и вали отсюда, отброс. А я за тобой, так уж и быть, вымою.

Нет, ну конечно, я заросший и загорелый, с перегаром изо рта, сейчас ничуть не отличаюсь от классического праздного алконавта, и у девушки есть все основания считать, полагать, подозревать. Но все же это как-то обидно...

И я окончательно отменил свое решение уезжать. Назло. Вопреки. Взыграла во мне великая русская спесь, когда человека изнутри вдруг что-то распирает, и он бросив шапку оземь, да вынув из подкладки трусов последний грош вопреки разуму восклицает: А пропади оно всё пропадом! И душа его неудержимо несется неведомо куда. Что называется в пляс.

– Я все же доложу вам о себе. Я не местный. Сюда, наслышавшись о здешних просторах, приехал в отпуск, порыбачить. Думал снять квартиру. Не удалось. Один новый знакомый посоветовал снять угол у Юрия. Мы договорились о сроке, сошлись в цене. Отпуск у меня заканчивается через неделю, так что, если вы здесь надолго, придется потерпеть. Если Вам моя помощь в уборке не нужна, тогда я пошел, у меня леска кончилась - купить надо. Всего хорошего. Спасибо за чай.

Уже через минуту я чесал, ни на кого не глядя по пыльной Штыринской улице. Девушка вроде бы что-то крикнула мне в след, но я лишь громко хлопнул дверью.

Улицы и кусты летели мимо меня как в кино, с бешеной скоростью. Грудь мою рвал ветер, и я отплевывал его злобно и часто.

Вот кобыла – думал я – привыкла она к алкашам, приперлась блин, хрен знает откуда, здрасьте я тётя-мотя. Сейчас я вам тут порядок наведу. Порядочная она. Понаехали тут. Я между прочим тоже не чужой.

Обид, нанесенных мне женским полом за последние дни было слишком много. Их требовалось залить. А залив - всем и всё доказать.

Я шел неизвестно куда, курил одну за другой сигареты, да глотал теплое пиво из мятой банки. Меня вынесло на городской пляж и я бухнулся в тень под куст, как влитой вписавшись в ландшафт. Купающихся и загорающих на пляже почти не было, зато там и сям под кустами располагались жиденькие компании. Они с огромной скоростью заполняли пространство вокруг себя окурками, обрывками пакетов, пустыми бутылками, пивными банками и прочим хламом. Многие, несмотря на раннее утро уже и сами были в хлам и никто не обратил внимание на еще одного чудака с пакетом пива.

Справа от меня, прямо на пляже стояла девятка, из раскрытых дверей которой доносилось ритмичное умц-умц-умц. Слева три каких-то бича, по повадкам, одежке и лицам кровные братья Викторовых «окаменелостей» пили под аккомпанемент китайского кассетника. «На Невском праспекти у бара, а малалетка с дивчёнкай стаяал, а на той стороне тратуара мент угрюмый свой поост охрааняял».

Я лежал, оперевшись на локоть, пил пиво и мрачнел. Жара и алкоголь уже начинали делать свое неблагодарное дело, меня развозило и натура оскорбленного идальго требовала мщения. Женщин я с роду не бил, но и простить поругания того немного святого, что осталось в моей израненной и исстрадавшейся душе я не мог.

Мне требовался конфликт, в коем бы моя взыгравшая спесь вырвалась наружу и начала рвать и метать. Хотелось бы конечно, чтобы сейчас кто-нибудь подошел, попросил закурить, потом спросил который час и предложил бы поменяться, на время, часами. И тогда бы я начал рвать и метать, и кромсать ворога на части. Но ко мне никто не подходил. Все вокруг отдыхали как умели и никакого дела им не было до скромно валяющегося в теньке паренька.

Даже никто не докопается – размышлял я хмелея, - а фигли, потому-что видят, паренек такой же, как они, синячит, не выеживается, "мозга" не парит. Одет как все, не в белые брючки, скамейку салфеткой под собой не протирает, в платочек не сморкается. Значит свой. Права значит незнакомка.