Перегной

– Которое? – Я уже приучился прилаживать это местное словечко, что обозначало здесь, в Молебной и «что», и «чей», и «какой» и много чего еще, к разговору.

– Ну, это, не знаешь, где они медь хранят?

– Медь-то? – я забрал у него сигарету, заложил ее демонстративно за ухо и требовательно протянул руку. Толян неохотно вынул из пачки россыпь сигарет.

– Ну, да, медь.

– Нет, не знаю, - как можно равнодушнее сказал я, пряча сигареты в куртку.

Толян хлопнул себя по коленям – так чего ты тут мне балду гоняешь?

– Я? А я че, а я ниче, я думал мы с тобой беседуем, как старые приятели, - я уже вовсю глумился, отобрал у Толяна окурок, прикурил от него, и вставил обратно в рот.

– Медь-то тебе зачем?

– Надо значит.

– Твоя она что ли?

– А то чья, - вдруг взвился Толян, - я думаешь сюда за так, за сто верстов езжу, гвозди этим барбосам вожу и на масло меняю! Ты сам подумай – прок какой с этого масла! Оно ж золотое получается.

– Да ты не кипятись, Толян, я ж просто спросил. Твоя – так твоя, сейчас мужики придут и отдадут тебе её значит, делов-то. Ты мне лучше скажи, до города подбросишь?

– До какого еще города, - отмахнулся Толян.

– А до Штырина!

– А тебе зачем туда?

– Надо. Так подбросишь, до Штырина-то?

– Не в Штырин мне.

– А куда?

– Куда-куда! На кудыкину гору – взвился вдруг Толян – что пристал! Не видишь – машина перегружена.

Мы еще помолчали и покурили. Потом Толян открыл капот своего бобика и погрузился туда по пояс. Я же занялся своими делами. Достал рыбу, соль, луковицу, отыскал зачерствевший хлеб и принялся трапезничать. Толяна приглашать не стал: во-первых – обойдется, буржуй, во-вторых – больно уж он был увлечен копанием в кишках автомобиля. Под эту его увлеченность я тихонько, по-пластунски влез в кузов бобика и осмотрелся. Места в нем было – завались, как я и предполагал. Эх, Толян – сгубит тебя жадность, как того мифического фраера. Повезешь ты меня, как миленький, надо только придумать, как с тобой расплатится. А пока, на всякий случай, посмотрим, что у тебя тут есть вкусненького.

Из вкусненького оказалось: дрожжи, мешки с сахаром, соль, сигареты «Прима», ящик гвоздей, несколько топоров без топорищ, большая бухта крепкой веревки и точильные бруски. Несколько пачек сигарет я без стеснения рассовал по многочисленным карманам куртки. На безрыбье – и рак рыба.

Похоже одну загадку я разгадал – из чего мужики гонять самогон: вон они, дрожжи и сахар, лежат в машине. А сырьем им какая нибудь репа служит, из натурального хозяйства. Происходит, в общем, натуральный обмен, медь на производные для самогона. А медь Толян сдает где-то за деньги, и неплохо наживается. Ну и попутно, как истинный хапуга, забирает еще у Христосиков излишки производства – масло, сыр, а им, опять же подбрасывает то, чего они сами произвести не могут. Гвозди, прочие стройматериалы, соль, сахар.

И причем держит он их на голодном пайке, только чтоб хватало. Иначе Федос давно бы баньку порушил, да новую изладил. Ну Толик, ну коммерсант! Дорого же мне обойдется поездочка с тобой обратно.

Когда Толян закончил копаться в кишках двигателя я, как ни в чем не бывало, стоял возле машины и курил. Толян так ничего и не заметил.

Едва мироед, вытерев руки ветошью, вознамерился сесть на облюбованный им камешек и закурить, как я, будто бы невзначай, опередил его, лишив уже почти достигнутого удобства.

– Возмешь меня с собой?

– Да говорю я тебе, не еду я в Штырин!

– Ну куда едешь – возьми.

– Не могу?

– Почему?

– По кочану! Перегруз у меня. Дорога в гору и через лес размокла. Не выехать.

– Толян, а скажи – «гвоздика»?

– Зачем это?

– Ну скажи – «гвоздика», трудно что ли?

– Ну, гвоздика.

– Не кизди-ка! Как говаривала одна моя штыринская знакомая, потомственный, между прочим, интеллигент.

– У тебя барахла меньше, чем пол кузова. И то ты его здесь сгрузишь. Останется у тебя фляга с маслом, и еще по мелочи. А меди, я её видел, четыре мешка, не больше чем по 100 килограммов. Какой, Толик, нафиг, перегруз?

– Сколько? Четыре мешка по 100 килограммов?!

– Ну да, не больше.

– И все? – Толян разволновался, забегал от камня к машине и обратно, смешно тряся волосатым пузом. Оно нависало над ремнем и выбивалось из-под рубашки. Он, со своим пузом, раскрасневшийся и пыхтящий был сейчас точь-в-точь перевоплотившися в человека жирный кот, застуканный за поеданием хозяйкиной сметаны. Та же паника, затравленность и лихорадочное соображение – куда бы деться.

– А бобышки?

– Какие бобышки?

– Такие тяжелые бобышки.

– Нет, Толян, про бобышки я ничего не знаю.

– Да как не знаешь? – Толян подскочил ко мне и с силой рванул за куртку.
– Бобышки где.

– Висеть на крепких руках Толяна, в натянутой на подмышки куртке было больно, а просить отпустить – бессмысленно. Толян обезумел. Я не придумал ничего лучше, чем как-то извернувшись, ткнуть ему зажатой в зубах сигаретой в щеку. От неожиданности он отступился.

Мы сидели, и морщась растирались. Толян тер щеку, а я бока.

– Поможешь погрузить? – спросил он примирительно.

– Нет. Медь не моя, как я чужое грузить буду. Вот если б ты меня подбросил…

– Да не могу я, - глазки Толяна забегали, усы встопорщились, - понимаешь, не могу. Вот на следующей неделе – с нашим удовольствием.

– Толян, я еще куртку свою сверху, в счет проезда кладу.

– Нет, Виктор. Нет. Все. В этот раз не могу. Показывай, давай, где медь.

– Я повел его за вагончик. Там была устроена специальная яма с дощатым настилом. Настил, через ржавую лодочную цепь, перекинутую к намертво вбитой в землю трубе с петлей запирался на чудовищного вида старинный замок.

– Ну и где ключ?

Я сходил в вагончик, в укромное место за ключом.

Толян полез в яму, долго по ней лазил, цокал языком, сокрушался, бормотал, - искал бобышки. Потом вздохнул, подсел, ухватил один мешок и стал поднимать наверх.

– Принимай.

Я принял и потянул. Толян, тужась, толкал снизу. И тут мне в голову пришла мысль как наказать жадного и строптивого засранца. Дождавшись, когда мешок выйдет из ямы, что называется внатяг, когда и Толян держит его на вытянутых руках, подпирая, и я держу уже на уровне груди, я чуть ослабил тягу. Мешок тотчас осел на руки Толяну. Было видно, что руки его мелко подрагивали, на лбу выступила испарина.

– А ведь если я сейчас мешок отпущу, он тебя пожалуй придавит, а, Толян?

– Ты чего.
– Просипел тот испуганно.

Я еще чуть припустил мешок. Толян застонал от напряжения.

– Ты чего, Вить? – повторил он, уже срываясь на шепот.

– А ничего, просто урод ты, Толя! Скажи – я урод. – И я еще чуть–чуть стравил мешок.

– Я… Урод… - выдавил из себя Толян.

– Я стырил нож.

– К…к…ой н…ож?

– Я стырил у Виктора нож!!! – повысил голос я.

– Я. Ст....л у ик…о…а н…ж, - с надсадой, из последних сил выдавил Толян. Я потянул мешок вверх.