Переход II

— Лёш, может быть там, в Витебске, или где ты раньше жил, носки с чулками на деревьях росли или на грядках, а здесь… ты же сам сказал, что в магазине больше ни чулок, ни носков не осталось. То есть если кому-то они вдруг срочно потребуются, они купить их уже не смогут. А тут дырочки-то маленькие, их заштопать много времени не потребуется… и грибок я не выкину, и чулки с носками! За них мы ведь тоже деньги платили, а на то, что ты сейчас потратил, я могла бы что-то вкусненькое на рынке купить или мы могли бы в кино сходить.

— Сона, ты и так можешь на рынке что угодно покупать, и в кино мы можем ходить по десять раз в день, и при этом мы даже не заметим, что у нас денег меньше стало…

— Заметим, я замечу. Утром в коробочке лежало триста сорок рублей, а сейчас, смотри… так, а на какие деньги ты все это сейчас покупал?

Алексею стало смешно, и от вида явно удивленной жены, и от собственной глупости, заставившей его взорваться от такого пустяка:

— Я же тебе сказал: мы даже не заметим. И ты не заметила, потому что денег-то хотя и стало как бы меньше, но после того, как я сдачу в коробочку положил, их стало больше. Их там всегда будет лежать столько, чтобы тебе денег хватило на все, что ты захочешь!

— Я не хочу, чтобы у тебя было тридцать пар носков! Потому что одно дело пять пар штопать, и совсем другое тридцать пар! У меня же просто времени на учебу не останется!

Да, подумал Алексей, переубедить советского человека, точнее, убрать привычку советского человека к бережливости — дело очень непростое. Но, возможно, и ненужное, сам-то он даже в старости с каким-то удовольствием занимался мелким ремонтом по дому. А когда младший сын при нем пошел выкидывать ненужную ему настольную лампу со сломавшейся подставкой, он эту лампу у него отобрал, как смог починил — и теперь она изображала из себя люстру в беседке на даче. То есть будет изображать… то есть в другой реальности все же уже изображает.

Но некоторые вещи чинить все же не стоит, и он подумал, что постарается Сону в этом убедить. Без ора убедить, а спокойными словами, подкрепляемыми трезвым расчетом. Все же жена-то у него — будущий математик, должна же в цифрах разбираться. А то, что она на выходку мужа все же обиделась, было заметно, поэтому он решил сделать супруге подарок. Такой, радость от которого всю обиду смоет — так что на следующий день он заехал в общагу мединститута, поговорил с немногими еще оставшимися там молодыми женщинами (однокурсницами, задержавшимися в меде из-за декретных отпусков), и, дождавшись среды, отправился с ней в ГУМ. Потому что во вторник он туда заехал один — чтобы убедиться, что молодые врачихи-мамашки ничего не напутали.

Вообще-то он сначала решил Соне подарить песцовую шубу, но женщина ему популярно объяснили, насколько удобно будет Соне с этой шубой в университете — и с точки зрения сдавания этой шубы в гардероб, и просто при общении с подругами-студентками, так что он жене подарил «почти что шубу»: пальто с меховой оторочкой. Вот только это пальто на самом деле представляло собой именно «классическую шубу» мехом внутрь. Мех, правда, был из суслика, и такие шубы не считались особо ценными (как и беличьи), но все же поначалу (врачихи сказали, что лет на пять, если сильно не повезет, то на три года) она обещала быть довольно теплой и не линять как заячья, а весила она легче не только овчины, но даже шубы из белки. Вообще-то у Алексея, когда женщины ему это все объяснили, возникла идея жене такую шубу вообще соболиную подарить, но оказалось что соболиных шуб в магазинах вообще не бывает потому что практически всех соболей СССР продает за границу.

Уже дома Алексей узнал, что у жены это была первая шуба в жизни, и ему потом пришлось долго ее уговаривать все же в университет в ней ездить. Не потому, что холодно: в машине в принципе можно было хоть в курточке демисезонной ездить, а потому что «она теперь важная замужняя дама и должна выглядеть так, чтобы все мужу завидовали». А в университет Сона именно на машине и ездила, и обратно тоже на машине: после того, как мехмат переехал на Ленинские горы в новое здание, добираться туда общественным транспортом стало просто опасно. Не потому что «криминал», а потому что маленькую молодую женщину могли просто в транспорте задавить: автобусы в сторону университета от «Октябрьской» ходили недостаточно часто, и в них даже залезть было крайне сложно. Поговаривали, правда, что в планах рассматривается строительство метро до университета, но всем было совершенно понятно, что нынешнее поколение студентов никакого метро не дождется.

Так что и Сона, и Алексей с нетерпением ждали пуска автозавода в Чимкенте, но этот пуск все откладывался и откладывался. И дооткладывался аж до седьмого ноября, а седьмого завод тоже не запустили, зато всем стало совершенно понятно, что его уже скоро запустят. И не только Чимкентский «автосборочный», а вообще все заводы, причастные к производству нового автомобиля.

На самом деле этот завод был лишь одним из поводов случившихся в стране изменений, просто повод оказался наиболее наглядным и всем понятным. А причины были спрятаны гораздо глубже, и населению о них никто, естественно, рассказывать не собирался. Ну а с заводом все понятно: республика своими силами завод (а еще многочисленные заводики, выпускающие различные комплектующие) вытянуть оказалась не в состоянии, и поэтому Первый секретарь ЦК республики обратился уже в правительство СССР со всем понятной просьбой — и просьбу правительство поддержало. Простую просьбу: перевести Казахскую Союзную республику обратно в автономную республику РСФСР.

И просьба была совершенно естественной: в республике население слегка превысило семь с половиной миллионов, но собственно казахов в ней было меньше двух с половиной миллионов, а четыре миллиона населения составляли как раз русские люди. Так что в том, что такой «обратный перевод» союзной республики в автономную смысл имеет, вот только чтобы это проделать, нужно было вообще Конституцию СССР поменять — а раз уж Конституция менялась, то имело смысл, ну чтобы два раза не вставать…

Повод же для грядущего изменения Конституции (и состава СССР) был прост: в процессе расследования несостоявшегося госпереворота было обнаружено, что больше половины участников заговора как раз составляли «товарищи из республик», и, хотя самих-то «товарищей» зачистили, требовалось ликвидировать и материальную базу чего-либо подобного. Причем, как предлагал Лаврентий Павлович, «физически ликвидировать». Он, ранее усиленно продвигавший идеи «коренизации», когда увидел, к чему эта «коренизация» приводит, как-то быстро свои идеи поменял. Сразу после того поменял, как его специалисты принесли ему составленный заговорщиками «список на первоочередную ликвидацию». Конечно, сейчас еще одна проблема перед руководством страны возникла: кадровая, то есть некого было руководителями в республики ставить — но ведь эту проблему можно тоже решить очень простым способом, причем способом совершенно очевидным…

Когда совещание закончилось и Аксель Иванович ушел, Иосиф Виссарионович повернулся к Лаврентию Павловичу:

— Ну, что скажешь?

— Скажу, что этот партизан Херов меня уже утомил. Нет, я полностью согласен с товарищем Бергом в том, что звезду Героя труда он заслужил, но… он же эти кристаллы у себя в столе просто так полтора года держал! То есть он еще полтора года назад знал, для чего их в МГУ делали, и мог гораздо раньше…

— Я думаю, что не мог. То есть просто уверен, что раньше он эту свою машину не мог сделать: товарищ Абакумов сообщил, что какие-то хитрые платы на заводе медоборудования только в конце лета сделали, а раньше просто придумать не могли как их вообще изготовить можно.

— Но ведь сделали же! И если бы он раньше…

— Сделали после того, как американцы у себя опубликовали статью о том, как их теоретически можно сделать. Правда, теперь нам придется серьезно увеличить добычу палладия…

— Ну да, для изготовления миллиона таких плат нам целый грамм, наверное, этого палладия потребуется, или даже два грамма.

— Да хоть две тонны: Аксель Иванович совершенно прав, эта его машинка по значимости вряд ли уступит атомной бомбе. А то, что он про нее ничего никому не говорил, это действительно нехорошо, но… значит, мы просто не то что не смогли бы ее раньше сделать, а, скорее всего, просто не поняли бы, зачем она нужна. Он почему-то всё, что делает, делает именно тогда, когда мы понимаем, что это нам действительно нужно. Да, а ты понял, что товарищ Берг говорил насчет еще одной такой машинки? Я что-то не совсем понял…

— Да все там понятно. Этот инженер, Рамеев, очень боится машину спалить, когда он туда подключит устройство для ввода данных с бумажной ленты: Вороновская-то машина на пяти вольтах работает, а устройство, изготовленное для БЭСМ, дает восемьдесят вольт, и если где-то будет пробой изоляции… А в университете сказали, что новый комплект этих кристаллов они еще год делать будут, но Рамеев предложил изготовить маленькую машинку для опытов, раз в десять поменьше.

— И что ему мешает?

— А он пока еще не разобрался, как это сделать, хотя и понял, что вроде это нетрудно — если вообще знать, как машина сделана. Но знает-то это только сам Воронов, а он их послал…