Песок из калифорнии
Шрифт:
Уф, ну и морды, сорок лет живу, тридцать нить вижу осмысленно, двадцать два они меня ненавидят за вид, пора бы привыкнуть, а не могу, не могу привыкнуть и жить тут... Как всегда теплое метро, перешаг через турникет, вслед бодрый матерок дежурной, одновременно и восхищающейся длиннотой безбилетника Поезд, вагоны истасканы, наверно самого Сталина помнят, дребезжат и грозят развалится...Народу было прилично, но не тесно, Дядя Вась стоял скромно в уголке и антенной улавливал все спектры злобы, недовольства, раздражения. ..Ну сука длинноногая, видать падла патлатая ни где не работает...Ишь бусы подвесил, пидарас наверно.. Штаны-то, штаны, такие уже лет сорок не носят, а выпендривается, ну старый хрыч...Ты гляди, блядь, как. зарос...
– Осторожно, двери закрываются....-
пропел давним шлягером хриплый голос под потолком, он стал пробираться к дверям, раздвигая длинными руками недовольных.
Вместо тайно
На Плешке ни кого не было. Он опоздал. Так как. было очень поздно. Он опоздал лет на двадцать с лишним...В молодость не вернешься...Двадцать с лишним лет назад здесь было людно и весело, светило солнце... Теперь же только первопечатник возвышается памятником самому себе и моросит мелкий дождь. Дядя Вась уселся на сырую скамью, сквозь джинсы сразу почувствовался холодок, тоскливо огляделся. Сквозь штору серых туч напрасно пыталось пробитая солнце, серый дождь, нудный, как зубная боль, терзала землю, по Пешков-стрит пестрой лентой неслась чужеземная техника, с редкими вкраплениями отечественных авто. Усатые троллейбусы с трудом протискивались сквозь эту пестроту, развозя утрамбованные брикеты гостемосквичеинтуристов вдоль прославленной Тверской-Горького-Бродвей-ПешковСтрит-Тверской улицы. На Плешке было сумрачно и тихо. Рычанье рядом проезжающих монстров улетало куда-то вбок, книжная лавка была закрыта ввиду раннего времени, на скамейках без спинок, что не засиживались, было пусто.
Дядя Вась достал из внутреннего кармана плаща с продранной подкладкой пузырь. Портвейн розовый, крепк.17, емк.0,5л., производство НТПР "Россия", Москва, 199...
– прочитал он этикетку, грязно-смазанную и содрал пластик, синий и упругий, с горлышка. Из темно-зеленой бутылки пахнуло юностью... Из левого глаза выбежала и скрылась в бороде мужская крупная слеза...Как молоды мы были, как искренне любили... Мать моя Родина, отец мой мужчина, как давно это было и было ли... Может быть и не было ни чего?.. А?!.. Приснилось-привиделось... Дядя Вась запрокинул пузырь и «сыграл горниста», сидячий вариант.
Портвейн был все тот же, как и в юности, вторая слеза выбежала все из того же глаза и тоже запуталась в бороде, вонючий, сладкий, неприятный, но до ностальгии знакомый такой...Напиток...Почти сразу, навстречу первым глоткам, волной пошло тепло и тошнота, легкая такая, всегда сопровождавшая распитие данного напитка, кульминационного мига социализма, миг-пик, мгновение...
Оторвавшись и сплюнув тягучей и вязкой слюной, Дядя Вась посмотрел пузырь на свет, есть еще силушка в жилах, не перевелись богатыри на Руси! Пузырь был пуст. Аккуратно брякнув им в урну, привет бомжам!, он закурил. С безником тебя, Дядя Вась! Спасибо....Сквозь сизый дым и толчками накатывающееся опьянение, первое, легкое такое, окружающий мир стал не так паскуден и мерзопакостен... Спасибо напитку, даже робкий луч сверкнул надеждой сквозь дырку в облаках, даже мелькнула мыслишка - может быть мы еще живы...Может быть мы еще прорвемся...Мелькнула и не уходила, притаилась. «Примина» была кислая и почему-то щипала язык. Неужели и туда химию, запихали, гады!..
Ногам стало скучно на Плешке, здесь не было ни кого, ногам захотелось пройтись-пробежаться, а вдруг кого-нибудь и встретим... Голова же, как наиболее рассудительный орган тела, пыталась слабо возражать и вразумить легкомысленные ноги -ну кого же встретишь в вымершей Москве, совсем-совсем ни кого... Но ноги не слушали доводов, голос рассудка, они уже несли сами куда-то вдаль, вдоль по Тверской, сопротивляться им было в ломы и Дядя Вась отдался в волю ног.
А вокруг бушевал этот бешенный мир, строящий снова, то ли капитализм, то ли еще что-то. Дядя Вась был законченным тунеядцем и участвовать в очередном строительстве не хотел. А потому терпел убытки - в злобном мире нарождающихся капиталистических отношений ему не было места. А на Запад эвакуироваться не было прайса...
В киосках торговали импортом, прохожие спешили увидеть, купить и насладится, Дядя Вась брел один-одинешенек и тупо разглядывал встречных поперечных, спешащих по своим делам...
Ему было восемнадцать, в армию идти не хотелось, решил закосить под дурака и в дурке, именно в дурке-психодроме-крезятнике встретил хипов. Они там тоже от армии прятались, 7-Б честно зарабатывали потом и кровью... С тех самых пор он и оброс. Стригли его, конечно, не один раз, но ведь хайр - это знамя, а знамя прячут в душе...
И завертелось потом, закружилось, френды и герлушки, дербаны крымские и алтайские, Гауя, Белое море, стопы, винты, дурки и любовь, уезды, уезды, уезды.. Уезды, улеты, отъезжанты... И остался он один... Он и флет, зависть соседей...Сколько ему тогда было, а... тридцать
или тридцать один... Врач, лечащий врач, единственный врач, который его понимал и прописывал не химию-сульфу, а только глюкозу и витамины, так как от хипарства еще лекарств не придумано, Сергей Исаич сообщил ему сугубо наедине-лично - мол по его диагнозу, что накрутили коновалы-не врачи, положняк ему отдельный флет... Отдельная квартира... Как допустим, туберкулезнику... И он даст соответствующие бумаги...А дальше как в сказке. В райисполкоме тетенька оказалась понятливая, узнала, что он один у папы с мамой, а у тех однокомнатная... И получил он этот... эту конуру... с сидячей ванной, кухней размером с сортир дачный...двенадцать метров жилой площади...густо когда-то заставленной всякой херней... Френды скипали за бугор и дарили, на тебе боже, что нам негоже...Дядя Вась удивленно уставился на бывший магазин "Сыры". Так вот куда его привели-принесли ноги, совсем недалеко оказалось, помню-помню.. .Одно из последних мест тусовки постперестроечной пионерии. Ну и он сюда захаживал...
С этим самым местом, совершенно невзрачным, на первом этаже молочная продукция была в ассортименте (что завезли), на втором кафетерий, связано у него одно не хорошее воспоминание.
Ритке тогда исполнилось двадцать пять, он имел прайс, взяли пиплов и завалили сюда. Почему сюда? Да просто хляли мимо, почему нет. Сели, взяли тортик и пузырь шампуни, на первом этаже давали реликты сталинской эпохи - сыры "Российский" и "Пошехонский", пришлось протискиваться сквозь женско-пенсионерную массу, которая и рада бы шарахнутся от волосатых наркоманов да не куда. На ступенях ведущих в кафетерий, сидели прихипованные бомжи и прибомжованные хипы, наверху было тихо и чисто. Все были веселые такие, при феньках, Ритка в бархатном платье, темно-зеленом... Только стали тортик мирно хавать, как из-за стойки вышел здоровенный бугай в белой куртке с не отстирывающимися пятнами на брюхе, и рявкнул, указывая в угол на стол-стоймя-пить-есть, господа хиппи, ваше место там, у параши... А почему?
– поинтересовались наивно, а тот в ответ - здесь для белых людей, столик со стульями...На лицо, на волосато-бородатый фейс была явная дискриминация по социальному признаку и они гордо ушли, забрав торт и шампанское...А надо было уйти из страны блядской, но на это уже не было сил...А еще говорят, у нас нет негров...
Дядя Вась стоял покачиваясь и все так же тупо разглядывал улицу. Вместо "Народ и партия едины" - "Кока-кола", прыщи молодого капитализма - киоски со всяким импортным говном, прохожие со звериными рылами, оскал капитализма, прайса не будет - ни один не подаст, сдохнешь...Прохожие обтекали его, как столб, сверху слегка моросило, за спиной рычала проезжая часть, перед глазами вместо сыров висели импортные трусы в горошек, портвейн выходил потом и тоской. Хотелось всплакнуть по юности, встретить знакомую морду или догнатся. Последнее было самым реальным. И рядом оказалось металлическое чудо, сквозь решетки блестели достижения забугровой вино-гастрономии и отечественной фальсификации.
– Мать, дай банку пива...
– Какого сорта, сорт называйте.
– Ну мать, ты даешь, дожили - сорт называйте!.. До изобилия дожили, построили наконец-то... От каждого по возможности, каждому по потребности!
подмигнул он все слезящимся глазом, уже надоел, юность видите ли вспомнил, и потребовал:
– Самого дешевого! Мне догнатся...
Мать лет девятнадцати выставила банку на прилавок, сгребла деньги и поджала губы. Мать совершенно не интересовали мелкие подробности бытия случайного, невыгодного клиента, от бомжа отличающегося лишь относительной чистотой...То ли дело мальчики на импортных машинах!.. Резкий щелчок, запахло прокисшим хлебом, жидкость была теплая, невкусная и малопенистая... Градусов в ней тоже кот наплакал... Дядя Вась засосал банку в полприема и смяв золотые латинские буквы жилистой рукой, швырнул ее в уже или еще со вчерашнего вечера переполненную урну... Из-за угла к нему шагнула привычная вонючая фигура, реалия капиталистической Москвы, грязно-оборванная, вызывающая отвращение сизо-кровавым месивом рыла...
– Бог подаст, -
расслабленно упредил он бомжа и отшатнувшись от густого запаха-вони, чуть не вывернуло, зашаркал вдаль, в сторону белорусского вокзала. Куда? Ноги дорогу знают...
Как оказался в метро, не заметил. Как добрался до Арбатской да еще с пересадкой не запомнил, так как прикимарил...
Наверху все было без изменений, почти так же, как и на Тверской. Бомжи, мерседесы, стриженные в спортивных костюмах и стриженные в пиджаках с засученными рукавами и мотней у колен... Пахло горелым мясом... Москва стала крематорием! Цветной мусор лез отовсюду, так же сильно воняло парфюмом, пьют его что ли, потом, а этого он совсем не мог понять - физически не работают, а потеют как работяги, отчего?.. Толпы, толпы, толпы чужих людей...