Песок из калифорнии

Одноклассник Сергея, Володька Шутов, да-да, Шут! нарушал местные правила поведения таких мероприятиях сразу по двум причинам, по двум пунктам - не являлся уже учащимся данного заведения и танцевал излишне развязно, оскорбляя пуританские чувства администрации школы...

Сергей прислушался и из-за завесы снежной метели и грохота местных битлов до него донеслось напеваемое будущим заключенным, будущим туземцем Канарских островов, а сейчас всего лишь кривляющимся шутом, хипарем местного разлива... Донеслось пение, распеваемое этим самым Володькой, еще не знающего своей судьбы:

Шмонкиндрот, шмонкиндрот,

Пляшет маленький народ,

Водит, водит хоровод...

А на балкон со слегка замерзшим Сергеем и на зал с огромной елью в центре падал снег сразу с двух новогодних вечера.

РОМАН БЕЗ НАЗВАНИЯ.

Сначала все было прекрасно. Осчастливив своим приездом чистенькую бюргерскую Германию по приглашению «Общества дружбы между Западом и Востоком», отдел литературы и поэзии, Джон Нарофоминский впервые в своей жизни, ну за исключением протоколов в ментовской, стал Евгением Самохиным, молодым, но подающим блестящие надежды писателем. Пишущим в авангардно-андерграундно-сюреалистическом стиле об известных сторонах советско-постсоветско-российского общества... И даже уже напечатавшим в тогда еще, начало перестроечном, провинциально-неотделившимся Минске, книжонку тиражом пятнадцать тысяч, но наделавшим довольно таки много шума в узком круге российской богемы и ставшая известной всему постсоветскому пространству...

Книжонка прогремела в основном в связи с блестяще недописанными портретами и характеристиками литературно-жизненых героев, совершено запутанностью сюжета и полным нежеланием автора следовать хоть какой-либо логике. Можно сказать, что такого чтива свет еще не видел и только по одной причине - такого до сих пор на одной шестой не печатали большим тиражом, только в служебных, психотерапевтических целях или же с целью |изучения. Но вот плотина оказалась прорвана книга - двести сорок две страницы под названием «Ассенизатор на небе» разошлась с шумом, но издатель, решившийся на этот эксперимент, прогорел. Обанкротился... Увы, это реалии современной литературной жизни России - вроде бы успех, книгу рвут, о ней говорят и пишут, но почему же банкротство? Совершенно другое издательство, основанное каким-то пиратом только для напечатания одной книги, выкинуло на рынок ОДИН! МИЛЛИОН!! экземпляров «Ассенизатора...» . Естественно, не заплатив ни копейки Джону.

Потом было интервью в «Московском Козломойце», какая-то молодая-неизвестная журналистка из «ЮНОСТИ» напечатала об этой книге разгромную статью, перепечатанную некоторыми другими "рупорами демократии", но кто же не знает, что наиболее разгромные статьи подогревают интерес читателя к... Вспомните «Лолиту», «Тропик рака», ну и конечно «Это я - Эдичка!»...Ажиотаж, нездоровое волненье, ругань и вот результат - книгу рвут, тиражи растут, гонорары пухнут. Но не в России. Джон почивал на лаврах, лежа на холодном чердаке одной полузаброшенной дачи, которую хозяева предоставили ему как сторожу, на осенне-зимний период с целью сохранности от злоумышленников. Джон валялся в тоске и одиночестве, не имея прайса ни копейки, будучи голодным и без каких либо перспектив на будущее, лавры были жестки и несъедобны, как...Как раздался громкий стук судьбы в дверь внизу и...

Сначала все было прекрасно. Джон превратился в Евгения Самохина, хайра оказались чисто вымыты, джинсы и остальной прикид не попиленный, в кармане зашуршали марки и забренчали пфенниги, ни кто не говорит, что в бешенном количестве, но о завтрашнем дне не приходилось думать. Правда, он и раньше не сильно задумывался об этом иллюзорном завтрашнем дне, но совершенно по другим причинам. В виду отсутствия именно этих самых шуршащих и бренчащих (парадоксально! как ни странно, но верно) плюс менталитет. Все же при хайрах прошествовал не много, не мало, семнадцать лет и к своим тридцати пяти был закоренелым хипарем, с соответствующим менталитетом.

«Общество дружбы между Западом и Востоком» предоставило Джону грант. То есть не сильно большую, ни и вовсе не мизерную пенсию продолжительностью один год. Для осчастливлевания человечества следующим гениальнейшим произведением. Все это так внезапно свалилось на не подготовленную голову Джона, что он чуть не заболел Чуть не стал инвалидом умственного труда. В общем чуть крышу не сорвало у хипаря.

Сначала все было прекрасно. Если говорится такое, то подразумевается, что в дальнейшем будет наоборот. Но не всегда. Джон наслаждался счастьем, свалившимся на его волосатую башку. Жилье в прекрасном городе Дюссельдорфе, с памятниками средневековья и современными супермаркетами, жилье размером с одну комнату, но с полным набором коммунальных услуг, совершенно новые джинсы и ну совершенно ни кем еще не ношенные шузы, деньги на жизнь, получаемые раз в месяц по чеку в банке, так что даже если ты и хипарь с четко установившимися асоциальными установками на жизнь, то все равно невольно зауважаешь себя - ну Джон, ну ты даешь, ну ни хера себе! За этот халявный год Джон повидал многое. В кислотно-травянной Амстердам, и вольный город Копенгаген, и оттяжные города южной Испании, и богемный Париж...Летом стопом, зимой на автобусах «Евролайн» исколесил он почти всю Европу. Но вот как-то получил и совершенно незаметно для себя истратил последний чек от того гранта, на последние пфенниги позвонил в «Общество...», там вежливо поинтересовались в очередной раз его творческими планами, его творческой жизнью, бюрократы факовы! и не услышав ни чего положительного в деле написания гениальнейших произведений, развели руками. Прямо по телефону... А через два дня пришел хер управдом с хером полисом и оказался Джон на улице, в качестве того, кем и был на самом деле. А какого-такого в чужие сани лез? Не туда садился.?! Да, сначала все было прекрасно...

На город Аликанте мягко опустилась летняя средиземноморская ночь...Украл, но думаю простится. Крепость на горе, возвышающаяся над городом, скрылась в темноте, ярко горевшие огни на набережной ресторанов и кафе подчеркивали отчужденность пляжа, песок был еще теплый и как всегда с вечера, мягкий, где-то вдали бродили тени искателей приключений на свою жопу и влюбленные. Джон лежал под дранным тонким одеялом, устремив свой взгляд в не проглядываемую морскую даль...

Над головой разгоралось ночное небо звездной пылью, где-то за тучкой одноглазо светила луна, ленивые мысли вперемешку с выпитым вином бродили в голове. От чего ушел Джон, к тому и пришел, какой из тебя к черту писатель, одно дело наковырял говна на тусовке, другое дело настоящая книга, грант проел-пропил-протусовал, а что сотворил? Ни хера...

Какие-то тени подошли поближе к неудавшемуся писателю, но видимо удовлетворив свое не праздное любопытство - бомж, не турист, даже рюкзака нет, отвалили дальше, по своим темным ночным делам. Глаза уже закрывались под тяжестью дневных впечатлений, голова грозила вот-вот оторваться и улететь в страну снов, как снова какие-то тени решили нарушить его, Джона, уединение и покой, и усевшись чуть ли не на ноги, прикрытые уже упомянутым одеялом, на совершенно русском языке завели какой-то разговор.

– ...Понимаешь, Василий, найти новое имя не так-то просто. Если б читатель знал, из какого говна приходится извлекать жемчужину гения! У меня в издательстве две девушки свою юную красоту губят на прочитывание графоманских опусов. Ты не поверишь - по сорок-пятьдесят рукописей присылают в неделю...

– Да все я понимаю, Николай, все. Но вдруг эти самые твои юные дивы пропустят нового Аксенова или к примеру, Соколова? И что тогда? Ну ладно - человечество потеряет, но переживет, ему не привыкать, человечеству сранному, сколько оно уже потеряло за свою историю, шут с ним. А как вот с самим писателем? Ему какого? Я ведь хоть и старый, и поживший, но отчетливо помню, как посылал свой «Звездный» в «Юность» и трясся, считая дни и не досыпая ночей...

– Ну а как быть, как, научи, Василий, научи, век благодарен буду!..

– Я не знаю... Может быть не юных див посадить на эту работу, а кого-нибудь с искуствоведческо-фиологическим образованием?..

– Так он же сука, с филологическим, зарежет-выкинет любой авангард, ведь он гад, на Шолохове с Авдеевым воспитан...Он же...

Раздалось бульканье, отчетливо говорящее Джону, что взволнованный неизвестный, но тем не менее издатель, запивает свое волнение чем-то. Затем раздалось смачное кряканье, но не утиное, а такое, знаете, после вкусно выпитого и жеванье. Затем все тот же голос продолжил:

– Вот смотри, Вася, я нашел этого, Калинкина, рассказы он писал клевые, из жизни работников крематория. Я его напечатал, а он гад! с другой книгой, с романом «Дым над трубой» ушел к этой суке, к «СеверНорд корпорэйшен» мать их за ногу... Ну есть ли совесть у этого сжигателя трупов, ну скажи мне, Вася, есть или нет?!

– Конечно, Коля, нет, но ты в следующий раз, как найдешь талантишко, так ты его в кабалу, договор, мол так и так, в течении десяти лет преимущественное право на рукописи принадлежит издательству и так далее...