Петербургское действо

Онъ уврялъ всхъ, что это было всегда его заповдной мечтой, что онъ мечталъ объ этомъ, когда еще былъ ребенкомъ въ Кил, мечталъ, когда былъ наслдникомъ русскаго престола, за все двадцатилтнее царствованіе своей тетки и, наконецъ, что онъ давно твердо ршилъ, хотя никому объ этомъ не сообщалъ, привести въ исполненіе это давнишнее намреніе, при первой возможности. Теперь посл подписанія мирнаго трактата съ Фридрихомъ, по его мннію, насталъ часъ исполнить это завтное желаніе, удовлетворить и отдаться давнишнему заповданному чувству.

Эта затя, эта мечта, это заповдное чувство, внезапное признаніе въ которомъ, смутило всхъ, даже Гольца, и затмъ смутило несказанно самого Фридриха… было не что иное, какъ война съ Даніей! За Шлезвигъ! Государь былъ искрененъ отчасти. Дйствительно, въ Голштиніи испоконъ вка глядли завистливымъ окомъ на Шлезвигъ. Будучи наслдникомъ, Петру едоровичу, конечно, изрдка случалось тоже мечтать о завоеваніи Шлезвига. Вступивъ на русскій престолъ, онъ вспомнилъ объ этомъ и ршилъ когда-нибудь, воспользовавшись какими-нибудь смутами на политическомъ горизонт, добыть этотъ Шлезвигъ. Но почему вдругъ теперь собрался онъ внезапно на этотъ подвигъ, какимъ образомъ ршилъ онъ вдругъ немедленно приступитъ тотчасъ же къ этому длу и вдобавокъ съ такой легкостью, какъ будто дло шло не о войн, а о прогулк, никто изъ фаворитовъ ни догадаться, ни понять не могъ.

Черезъ день или два посл празднованія во дворц по поводу мира съ Пруссіей, государю стало какъ-то особенно скучно. Съ первыхъ дней царствованія онъ былъ занятъ смотрами, экзерциціей, новыми мундирами, перездомъ въ новый дворецъ и, наконецъ, заключеніемъ трактата съ Фридрихомъ. Теперь, вдругъ, мысленно оглядвшись кругомъ себя, онъ увидлъ, что многія мудреныя задачи достигнуты, исполнены… и длать больше нечего!

— Просто бда! Что же мн длать теперь! воскликнулъ онъ. — И даже очень скучно! Что-жъ теперь придумать?

Къ этой скук вскор присоединилось какое-то грустное настроеніе. Какъ всякая болзненная натура, всякій тщедушный организмъ легко падаетъ, легко уступаетъ, такъ и Петръ едоровичъ вдругъ почувствовалъ себя хворымъ и слабымъ, а въ особенности грустно настроеннымъ.

Въ эти минуты онъ всегда, еще наслдникомъ престола, становился раздражителенъ и привязчивъ; ко всмъ близкимъ людямъ онъ начиналъ относиться придирчиво, дерзко, и чмъ ближе былъ въ нему человкъ, тмъ боле доставалось ему. Наоборотъ, ко всмъ тмъ, которыхъ считалъ онъ своими врагами, онъ начиналъ относиться благосклонно, заискивалъ въ нихъ, будто бы мгновенно начиналъ ихъ бояться. Но въ сущности это происходило изъ очень хорошаго, хотя и болзненнаго источника. Въ это время государь относился къ врагамъ своимъ совершенно искренно, прощая имъ ихъ дйствительные или вымышленные вины и проступки. A равно вспоминалъ онъ и все то, что могъ сдлать дурного кому-либо, и старался всячески загладить свою вину.

На утро посл пированія во дворц, принцъ Жоржъ явился къ государю и напомнилъ ему о приказ арестовать государыню и свезти на Смольный дворъ. Жоржъ горячо сталъ доказывать государю, что мра эта произведетъ такой страшный переполохъ, такую сумятицу во всей столиц и всей имперіи, что трудно даже исчислить вс пагубныя послдствія.

Государь раздражительно и ребячески на вс доводы дяди отвчалъ:

— Она мн надола! Она со мной дерзко обращается! Она будто знать не хочетъ, что я императоръ. Надо арестовать! Мн такъ хочется!.. Но однако посл двухъ-часовой бесды государь успокоился и отвчалъ:

— Ну, хорошо, пускай! Покуда подождемъ, а если будетъ также продолжать… тогда проучимъ.

Именно на другой день посл этой бесды съ дядей и посл свиданія за завтракомъ Гольца съ красавицей графиней Скабронской напала на государя та грусть и тоска, которая являлась у него, какъ болзнь, на нсколько дней. Приходила она, повидимому, всегда безпричинно, но отчасти отъ слабаго сложенія, которое не выносило непрерывныхъ обдовъ, завтраковъ и ужиновъ, гд вс, по обычаю времени, воздавали обильное возліяніе Бахусу.

Прежде всего государь замтилъ своего жирнаго Мопса и вспомнилъ, что дня за два онъ его сильно выскъ за что-то. Петръ едоровичъ позвалъ въ себ собаку, сталъ ласкать ее, замтилъ, что подушка у «Мопсиньки» слишкомъ жестка и, позвавъ Нарциса, веллъ тотчасъ же сдлать другую, большую и пуховую, а покуда веллъ класть «бдную собачку» на диванъ.

И мысль его двинулась по направленію прощенія обидъ и заглаживанія его собственныхъ обидныхъ для кого-либо поступковъ. Онъ вспомнилъ о Теплов и приказалъ явившемуся съ докладомъ государственному секретарю Волкову похать поздравить Теплова отъ его имени съ чиномъ тайнаго совтника. Онъ вспомнилъ, что обидлъ на празднеств графа Алекся Разумовскаго словомъ «крпколобый хохолъ» и заставилъ его покраснть при многихъ вельможахъ. Разумовскому, фельдмаршалу и всхъ россійскихъ и многихъ иностранныхъ орденовъ кавалеру и вдобавокъ милліонеру нечего было пожаловать или подарить. И государь послалъ сказать Разумовскому, что будетъ у него пировать со многими гостями въ будущій праздникъ и проситъ сдлать пиръ на весь міръ для своего перваго и искренняго друга русскаго императора. Такимъ образомъ дня три къ ряду, кром милостей и ласки, никто ничего не видалъ.

Но за это же время вс близкіе люди, Жоржъ, Гудовичъ, даже Гольцъ, даже Воронцова боялись подступить въ государю. Каждаго изъ нихъ онъ находилъ чмъ попрекнуть, разбранить.

Гудовича государь постоянно принимался бранить за его лнь, за то, что онъ не служитъ примромъ другимъ офицерамъ и генераламъ, здитъ верхомъ, какъ баба-кухарка, ведетъ дла въ канцеляріи, спустя рукава, оправдывая виновныхъ и осуждая невинныхъ, и, наконецъ, дошелъ до того, что про него въ город ходятъ слухи, будто онъ первый грабитель въ имперіи. Основаніе для этого у государя было; помимо исторіи съ княжнами Тюфякиными, за которыхъ вступилась Маргарита, до него дошла еще другая исторія. Ходатай по дламъ колонистовъ-славянъ на юг Россіи, нкто Хорватъ, за нсколько дней передъ тмъ, далъ тремъ приближеннымъ въ государю лицамъ и въ томъ числ Гудовичу, по тысяч червонцевъ за ршеніе неправаго дла.

Принца Жоржа государь, вдругъ, началъ преслдовать за то, что онъ ничего не длаетъ, не иметъ собственнаго мннія ни о чемъ, слушается во всемъ проходимца Фленсбурга. Это ему нашептала Маргарита. A этотъ адьютантишко хвастается по всей столиц, что принцъ длаетъ все то, что онъ хочетъ, а государь будто длаетъ только то, что принцъ хочетъ.

— Стало быть, Фленсбургъ императоръ? визгливо и запальчиво вскрикивалъ онъ, налзая на дядю. — Скажите, скажите! Стало быть, Фленсбургъ русскій императоръ?!

Это повторялось каждый разъ, какъ принцъ являлся. И, наконецъ, добродушный Жоржъ исчезъ и, сказавшись больнымъ, не вызжалъ никуда изъ дому, а только все совщался съ женой.

Но и тутъ государь не оставилъ его въ поко. Однажды утромъ онъ прислалъ дяд сказать, что онъ никогда курляндскимъ герцогомъ не будетъ и что Россія будетъ поддерживать Саксонскаго принца. Объ герцогств уже мсяцъ и рчи не было, но государю хотлось хоть заглазно чмъ-нибудь уязвить дядю. Въ другой разъ Петръ едоровичъ послалъ Гудовича потребовать у принца подробную генеалогію его жены, принцессы Амаліи.

— Объясни ему, сказалъ государь, — что я недавно сдлалъ ее кавалерственной дамой ордена Екатерины и не справился, иметъ-ли она право на это, королевской-ли она крови. Можетъ быть, былъ какой-нибудь мессальянсъ…

На этотъ разъ Жоржъ не стерплъ и оскорбился до того, что у него даже сдлалось маленькое разстройство желудка. Генеалогію жены принцъ не далъ, а положилъ звзду и ленту въ футляръ и отослалъ ее съ Гудовичемъ.

— Ну, что-жъ! И хорошее дло! разсердился Петръ едоровичъ. — На… Мопсинька! Возьми себ.