Петербургское действо

И офицеръ съ двумя солдатами-знаменосцами вышли изъ рядовъ со знаменемъ и по приказу государя наклонили его надъ арапомъ. Въ то же время Петръ еодоровичъ веллъ одному изъ солдатъ разстегнуть сюртукъ на негр и по обнаженной рук близъ плеча — царапнуть чмъ нибудь, чтобы вызвать нсколько капель крови.

Нарцисъ вырывался, ревлъ, ругался отчаянно, грозился и визжалъ, оскаливая свои собачьи зубы.

Сдержанный смхъ раздавался кругомъ. Со всей улицы прохожіе и прозжіе бжали поглядть, что случилось среди густой толпы и кто оретъ, какъ блуга, на весь Невскій проспектъ.

— Ну, вотъ отлично! выговорилъ, наконецъ, государь, совершенно довольный и счастливый. — Ступай скорй домой! Спасибо вамъ, Кириллъ Григорьевичъ, что надоумили! Теперь я даже счастливъ, а то мн приходилось лишиться врнаго слуги.

И Петръ едоровичъ веселый, съ сіяющимъ лицомъ, двинулъ лошадь въ галопъ. Свита поскакала за нимъ.

Офицеръ, знаменоносцы и солдаты преображенцы вошли въ ряды, и полкъ вновь двинулся. Народъ долго не расходился. Со всхъ сторонъ только и слышно было:

— Да что такое? Блый, чтоль, арапъ-отъ?

— Въ чемъ дло-то? Скли, чтоль…

— Оралъ! Стало, не пряникомъ кормили!

— Не пойму. Спросите у кого-нибудь.

— Да никто не знаетъ.

— О, дурни! Кровь пущали арапу… захворалъ!.. Ну, доктуръ въ себя и приводилъ его. Это первое дло отъ застуженья кровь пустить.

— О, чертъ, вретъ! Въ жару эдаку, вишь, застудился онъ, у него?!

— Да вдь онъ, братецъ ты мой, арапъ!!. Понялъ ты это?

ХІV

Гарина, съ самаго дня своего ареста и немедленнаго освобожденія, была такъ потрясена, что почти не вставала съ постели. Изрдка на нсколько минутъ она пробовала встать, но, посидвъ немного въ кресл, снова ложилась. Сильное здоровье было будто надорвано; при малйшемъ звук на двор, она вздрагивала всмъ тломъ. Сдлавъ нсколько шаговъ по горниц, чувствовала, что ноги подкашиваются, а въ рукахъ она не могла удержать ничего, даже чайная чашка и та казалась ей страшной тяжестью.

Настя на видъ была еще хуже. Она страшно похудла, подурнла и тоже почти не выходила изъ своей комнаты, не ходила въ тетк, извиняясь нездоровьемъ.

Василекъ проводила день, переходя отъ одной больной къ другой; усердно ухаживая за теткой, она не могла видть безъ боли положеніе сестры. Она чуяла, что помимо перепуга, ареста, страха за судьбу своднаго брата, котораго Настя давно любила, есть у сестры еще что-то на душ. Отъ зари до зари въ полномъ смысл слова была Василекъ на ногахъ въ хлопотахъ и заботахъ домашнихъ. Иногда ей случалось съ утра и до сумерекъ не успть или просто забыть выпить чашку чая. Случалось, что тетка, сильно разсерженная, выговаривала своей любимиц, упрекала ее въ недостатк попеченія о себ, въ недостатк любви, по поводу какого-нибудь поданнаго ей перекиснувшаго горшка простокваши или пережареннаго пирога. И Пелагея Михайловна, конечно, не знала, что Василекъ, молча и терпливо выслушивающая выговоры, сама уже часовъ восемь не имла еще маковой росинки во рту.

Насколько Пелагея Михайловна нетерпливо и рзко относилась теперь въ своей любимиц и была болзненно придирчива, настолько сестра Настя, всегда гордо, чутъ не презрительно относившаяся къ старшей сестр, теперь была нжна къ ней и ласкова. Раза два уже случилось Наст сказать сестр:

— Обними меня, поцлуй!

Часто Василекъ утшала сестру, что Глба не постигнетъ строгое наказаніе, что какъ-нибудь все сладится, хоть со временемъ, хоть черезъ нсколько годовъ. Настя слушала, молча, и не отвчала ничего. Василекъ чувствовала, что говоритъ пустяки, что дло въ сущности не въ томъ… A въ чемъ?!. Какая тайна чуется ей у сестры, чуется ей сердцемъ безсознательно…

Однажды вечеромъ, Василекъ, сидя съ сестрой, снова стала утшать ее, что Глбъ отдлается только тмъ, что будетъ года три солдатомъ гвардіи.

— Не Богъ всть какое наказаніе. Вонъ Шепелевъ недавно еще безъ всякой вины, а только за молодостью лтъ былъ рядовымъ.

— Ахъ, Василечекъ, вдругъ воскликнула Настя. — Да разв въ этомъ дло! Воръ онъ, воръ! Пойми ты это!

И Настя вдругъ зарыдала.

— Ужь лучше пускай въ Сибирь идетъ, тогда хоть будетъ наказанъ и, стало быть, несчастный.

«Такъ вотъ что ей горько! подумала Василекъ. Вотъ ея тайна!» и, снова принимаясь утшать сестру, она вымолвила наконецъ:

— Ну, положимъ такъ. Жаль теб его, и мн тоже жаль, но вдь все жъ таки, Настенька, онъ намъ не родной братъ. Такъ вотъ, какъ ты убиваешься, ты могла бы только убиваться по жених или по муж.

Настя вдругъ перемнилась въ лиц и воскликнула:

— Молчи! Молчи!

Василекъ не поняла тайнаго значенія этого порыва.

— Конечно, только по любимомъ человк, жених-ли или муж можно такъ убиваться.

Настя вдругъ зарыдала, бросалась на шею сестр и выговорила шепотомъ, отъ котораго у Василька сердце замерло:

— Молчи! Сама не знаешь, что говоришь! Не будемъ больше никогда говорить объ этомъ.

Такъ какъ Пелагея Михайловна и об княжны узнали, конечно, отъ Квасова, это былъ главнымъ ихъ защитникомъ, то Василекъ была теперь несказанно счастлива, что он всмъ обязаны Шепелеву.

Пелагея Михайловна тотчасъ по возвращеніи домой вытребовала чрезъ лейбъ-компанца юношу, обняла, разцловала и просила его забыть все старое, забыть, что онъ былъ нареченнымъ. и бывать запросто какъ пріятель. И теперь Квасовъ и Шепелевъ по очереди приносили въ домъ Тюфякиныхъ всти о княз.

Однажды, чрезъ недли дв посл освобожденія княженъ, Квасовъ принесъ извстіе и передалъ Васильку, что Глбъ разжалованъ, лишенъ чиновъ, дворянства и ссылается въ Сибирь, въ рудники. Пелаге Михайловн тотчасъ же было это передано. Лицо ея освтилось злобной радостью.

— Угодилъ, киргизъ! Туда ему и дорога, поганому! воскликнула она раздражительно и злобно. — Его бы на родину его возвратить — въ степи киргизскія. Ну, да въ рудникахъ еще почище будетъ.

Василекъ, конечно, уговорилась съ Квасовымъ скрыть на время ужасную всть отъ сестры. Но Настя будто чуяла, догадывалась или, быть можетъ, неосторожное слово кого либо изъ людей заставило ее подозрвать истину. На вс ея вопросы, цлый день Василекъ и Квасовъ не отвчали правды, на Настя догадалась, какъ добиться истины.

Рано утромъ она написала Шепелеву, прося извстить о судьб князя, и подписалась: «княжна Василиса». Тайкомъ посланный ею мальчишка черезъ два часа былъ уже обратно и вручилъ ей отвтъ.

Настя пробжала его глазами и тутъ же среди передней замертво упала на полъ. Очнувшись въ постели, куда перенесли ее, и открывъ глаза, Настя не сразу пришла въ себя, даже не сразу узнала Василька.

Наконецъ, она выговорила глухимъ, полубезумнымъ шепотомъ:

— Рудники! Далеко! Да и работать не умю! Зачмъ меня не учили хоть лопату держать?..