Пётр и Павел. 1957 год

Этого простить Валентина Ивановна сыну не смогла. И сколько бы ей ни говорили, что был он ещё несмышлёнышем, что не отдавал отчёт в своих действиях, сколько бы ни уговаривали, что не он один родительский дом оставил, не могла она примириться с той безпредельной духовной мукой, которая охватила её после того, как поняла – нет у неё больше сына по имени Павел.

– Валентина Ивановна! – голос Капитолины вернул её к действительности. – Там какой-то молодой человек вас спрашивает.

– Что за человек?..

– Молодой и очень симпатичный. Только росточком не совсем вышел, а так…

– Веди его сюда! – распорядилась хозяйка, и, когда Капа вышла, быстро взглянула на себя в зеркальце и поправила вылезшую из-под заколки седую прядь.

Дверь в гостиную отворилась и на пороге возникла жалкая фигура собственного корреспондента областной молодёжной газеты "Смена", товарища Ступака.

Расставшись с Верочкой и её семьёй, Семён сломя голову кинулся в библиотеку к своей ненаглядной Шурочке. Она была абсолютно свободна: в этот утренний час, да к тому же перед самым Новым годом, посетителей в библиотеке не было вовсе. Увидев всклокоченного, неестественно возбуждённого Семёна, Шурочка поняла: случилось нечто экстраординарное.

– Шурёнок!.. Милая моя!.. – закричал он ещё с порога. – Мне в горкоме комнату "за выездом" обещали!.. В конце января – новоселье!.. Представляешь?!.. Ура!!!..

То, что произошло в дальнейшем, наверняка произвело бы невероятно сильное впечатление на папуасов Новой Гвинеи. Танец, который исполнили молодые люди посреди читального зала, был полон колоссальной экспрессии, бешеного темперамента и невероятной изобретательности. Оба дрыгались и подскакивали чуть не до потолка с фантастическим воодушевлением!.. Гортанные, нечленораздельные звуки, которые они при этом издавали, изрыгались ими с таким нечеловеческим восторгом, что Анна Сергеевна, которая вышла из своего замдиректорского кабинета посмотреть, что происходит в таком почтенном и солидном учреждении, каким является подведомственная ей библиотека, застыла в изумлении, словно мраморное изваяние. При этом правую руку с гневно указующим перстом она подняла вверх, а левую безпомощно отвела в сторону. Рот ей был беззвучно раскрыт, и в нём застрял негодующий вопрос: "Что здесь происходит?!..".

Что и говорить, эффектная, надолго запоминающаяся картина!..

– Анна Сергеевна!.. Дорогая!.. – восторгу Семёна не было границ. – Поздравьте нас!.. В конце января приглашаем вас на новоселье!.. А заодно и на свадьбу тоже!..

– Чего это ты тут распоряжаешься? – пытаясь отдышаться после папуасского танца, спросила Шурочка. – Ты сначала официальное предложение мне сделай. А я ещё подумаю…

Семён схватил с подоконника цветущую фиалку, театрально встал на одно колено и, протянув Шурочке цветочный горшок, торжественно произнёс.

– Дорогая моя!.. Совершенно официально предлагаю вам свою руку и своё сильно любящее вас сердце!..

Шурочка засмеялась и захлопала в ладоши.

– Так и быть… Я согласна.

Анна Сергеевна потихонечку приходила в себя.

– Вы меня так напугали! – переводя дух, проговорила она.

– Ну, расскажи… Расскажи подробно, что там было? – девушка взяла счастливого жениха за руки, усадила на стул и приготовилась слушать. – Анна Сергеевна и вы тоже послушайте… Ой!.. Интересно-то как!..

Захлёбываясь от переполнявших его чувств, Семён подробно, в лицах, рассказал всё, что случилось в кабинете первого секретаря Краснознаменского горкома партии. В целом он был достаточно точен и правдив, а слукавил совсем немного. Из его рассказа выходило, что партийные вожди города очень сильно испугались и чуть не на коленях умоляли его "дать задний ход". (Это выражение Семён придумал тут же в библиотеке и нашёл его довольно удачным.) Комнату они ему предложили именно из-за этого страха, чтобы умаслить принципиального журналиста и не раздувать скандал. То есть фактически это была завуалированная взятка "борзым щенком", что придавало особую пикантность ситуации… Ну, а он, этот принципиальный журналист, великодушно согласился, справедливо полагая, что "худой мир лучше хорошей ссоры", а главное, жилищный кризис, из-за которого его семейное счастье висело на волоске, позволял ему пойти на небольшой компромисс.

Семён закончил рассказ и довольный поглядел сначала на Анну Сергеевну, которая смотрела на него, ну, если не восторженно, то, во всяком случае, благосклонно, а потом уже перевёл взгляд на свою любимую. Та сидела, низко опустив голову, глядя себе под ноги. Сердце у Ступака тревожно ёкнуло и с торжествующей высоты полетело вдруг в холодную мрачную пропасть. В бездну.

– Шурёнок, что скажешь?..

Она молчала, не поднимая головы.

– Что-нибудь не так?.. Ну, не молчи ты!.. Ради Бога, скажи хоть слово!..

Девушка исподлобья взглянула на него, и тут Семён к ужасу своему увидел: глаза её полны слёз.

– Шурочка, что с тобой?.. Я что?.. Я обидел тебя?..

– Что ты наделал? – с трудом проговорила она, глотая слёзы. – Что ты наделал?!.. Как я теперь в глаза всем нашим посмотрю?.. И Игорю… и Виссариону… и Инночке… Господи!.. А что Валерка скажет?.. Стыд-то какой!..

Она плакала так горько, так безутешно, что Ступаку стало не по себе. Всего что угодно мог он ожидать от своей любимой, но только не этого. Даже если предположить, что он был не прав… А он прав!.. Он тысячу раз прав!.. И никто не убедит его, что это не так!.. Но, даже если предположить такую нелепость, всё равно непонятно, какое преступление он совершил, чтобы так убиваться, как это делала Шурочка. Да, он презирал бы себя… В тысячу раз больше презирал, если бы не воспользовался случаем, если бы идиотскую принципиальность проявил!.. Времена Дон Кихотов безвозвратно прошли!.. Да, да, да!.. И наступило время деловых, практичных людей!.. И не надо так презрительно кривить рот при взгляде на них!.. Это им скорее позволительно усмехаться, глядя на то, как в угоду каким-то там идиотским принципам приносится в жертву личное благополучие и., счастье. Да, обыкновенное, человеческое счастье!..

– Шура… Не надо, я прошу тебя… Честное слово, ты не права.

Но сколько ни утешал себя Семён разными рассуждениями, которые приходили ему в эту минуту в голову, а кошки на душе его всё-таки гаденько, противно скреблись.

– Неужели не понимаешь?!.. Ты предал!.. Ладно бы меня с ребятами!.. – захлёбываясь слезами причитала Шурочка. – Ты себя предал!.. Себя!.. Свои убеждения!.. Идеалы!..

– Что?!.. Идеалы?!.. – и тут Семёна прорвало. – Какие идеалы?!.. Ты – мой идеал!.. Ты!.. И наша будущая семья!.. Если она, конечно, когда-нибудь состоится!.. Я сына хочу!.. Даже на дочку согласен!.. Но они должны быть мои, а не чужие!.. И не на картинке, а в натуре!.. Идеалы!.. Скажите, пожалуйста!.. Да я самым последним идиотом был бы, если бы ради этих мифических идеалов от комнаты отказался!.. Вот тогда бы я тебя по-настоящему предал!.. Тогда бы ты могла меня осуждать!.. И обвинять!.. А ты!.. Ты!.. Как ты могла?!.. Вообще!..

Он не мог говорить, гнев душил его, доводил до исступления!..

И тогда, чтобы не наговорить лишнего, он в отчаянье махнул рукой и выбежал на улицу. Вслед ему неслись безутешные рыдания несчастной Шурочки.

Примерно полчаса, а может, и того больше, пригвождённый к позорному столбу комсомолец Ступак, ставший в глазах любимой презренным конформистом, бродил по заснеженным улицам. Что делать?.. Куда деваться?.. Так поначалу всё хорошо складывалось!.. Какая светлая прекрасная жизнь открывалась перед его взором при мысли о собственной жилплощади и… На тебе!.. Нет, понять женщин, до конца понять, практически невозможно. Какая-то тупая безнадёга овладела им, и впереди не светило ничего хорошего. Вернуться в библиотеку он не мог, хотя отлично понимал: каждая минута промедления приближает его к полному разрыву. Временами казалось даже, что ничего уже не поможет и отношениям его с Шурочкой пришёл конец!.. От этого хотелось выть!.. По-волчьи?.. По-собачьи?.. Какая разница?..

И вдруг!.. Словно молния обожгла его!.. Есть выход… Есть!..

Она – мать!.. Она обязательно поймёт его!.. Должна понять!..

Ещё не зная в подробностях, что он скажет и как будет действовать, Семён почти бегом бросился к дому первого секретаря горкома партии Троицкого. Пытаясь унять бешено бьющееся в тесной грудной клетке сердце, он позвонил и, когда молодая симпатичная девушка отворила ему, срывающимся голосом проговорил:

– Мне обязательно надо увидеть маму Петра Петровича.