Пётр и Павел. 1957 год

Екатерина на этот раз наготовила столько еды, что Автандилу пришлось два раза открывать багажник своей машины, чтобы выгрузить весь провиант.

– Ну, куда мне столько?!.. – взмолился бывший комбриг. – Этим целый полк накормить можно. А ведь меня ещё в санаторской столовой кормят. Вы об этом подумали?

– Не беда!.. Много – не мало. Завтра к вам куча народу нагрянет. Влад с Люд мил кой из деревни вернулись. Свадьба у них на Рождество назначена, восьмого января. Можете поздравить. Значит два, так? – он стал загибать пальцы. – Потом Гиви и моя супруга. Четыре… Я тоже, само собой… Целых пять человек!.. Представляете?!.. А так, благодаря тёте Кате, вы избавлены от хлопот, будет чем всех угостить. Не переживайте так, товарищ генерал!..

Рассовав свёртки с продуктами, которые могли испортиться, между оконными рамами, Павел Петрович с Автандилом пошли прогуляться. Троицкий специально провёл его мимо главного корпуса, чтобы Эльза Антоновна в окно могла увидеть: сегодня он не один. Возвращаясь к себе, он заметил, как старшая медсестра быстро вошла в избушку, и внутренне напрягся – сейчас на его глазах должно произойти событие, какие не часто случаются в нашей жизни.

– Ну, что ж… Я, пожалуй, поеду, – сказал грузин, когда они подошли к генеральской "даче". – До завтра.

– Загляни ко мне на минутку, – попросил его Павел Петрович. – Я тебе кое-что покажу, и поедешь…

Как они и уговорились со старшей медсестрой, дверь в соседнюю палату была приоткрыта почти наполовину. Закинутая назад голова старика хорошо просматривалась через эту довольно широкую щель. Отряхивая стёсанным веником снег с валенок, Троицкий краешком глаза наблюдал за своим гостем.

– О!.. Да у вас, товарищ генерал, оказывается, сосед?.. – спросил Автандил и замер на полуслове. Осторожно, на цыпочках он подошёл к приоткрытой двери и замер на пороге. Потом обернулся к Павлу Петровичу и, показывая рукой внутрь комнаты, свистящим шёпотом спросил: – Это… Это мой… отец?..

Троицкий кивнул головой.

– Да, Автандил, это он.

Всей огромной массой своего грузного тела младший Гамреклидзе рухнул на пол.

– Эльза Антоновна!.. Скорее!.. – позвал медсестру не на шутку встревоженный Троицкий. И, когда та выскочила в коридор, указал на неподвижное тело, лежащее у его ног… – Вот, смотрите… Что это с ним?..

– Обморок, – констатировала Эльза Антоновна. – Эх!.. Жаль, нашатыря под рукой нет! – и, что есть силы, принялась лупить лежащего на полу грузина по щекам, а тот мотал головой, мычал что-то нечленораздельное, слабо отмахивался от бьющих его рук, но всё же благодаря такой безжалостной процедуре пришёл в себя.

Троицкий с огромным трудом отговорил Автандила поговорить с парализованным отцом.

– Пойми, он тебя такого, какой ты сейчас, совершенно не знает. Первый, кто должен попробовать вступить с Георгием в контакт, так это твой дед Ираклий.

– Без официального разрешения главврача я никому не позволю переступить порог этой палаты, – категорично заявила Эльза Антоновна.

Пошли к главврачу.

Иннокентий Юрьевич молча выслушал несвязную, сбивчивую, но чрезвычайно темпераментную, взволнованную речь Автандила и спокойно спросил:

– А в чём, собственно, проблема?.. Не понимаю.

– Как в чем? – удивился грузин. – Многоуважаемая медсестра, – он кивнул в сторону Эльзы Антоновны, – не разрешает мне даже войти в комнату, где лежит мой отец!..

– Ах, вот оно что! – рассмеялся главврач. – Что ж, наша многоуважаемая медсестра просто выполняла свои служебные обязанности. Да, до недавнего времени Георгий Ираклиевич Гамреклидзе был арестантом, находящимся у нас на лечении, но в октябре этого года его реабилитировали, и он стал обыкновенным пациентом, как, например, Павел Петрович Троицкий. Эльза Антоновна ничего об этом не знала. Я просто забыл ей об этом сказать. Простите, это уже моя вина. А у всех наших пациентов одинаковые права, в том числе право принимать посетителей. И не только родственников.

– Если бы вы меня предупредили… – с явной обидой в голосе проговорила Эльза Антоновна.

– Но я же сказал, каюсь – виноват! – было заметно, что Иннокентий Юрьевич ничуть не расстроен, а, напротив, чрезвычайно рад, что у его безнадёжного пациента объявились родственники. Раскаянье тут было ни при чём. – Просто к товарищу Гамреклидзе за всё время его пребывания у нас никто не приходил, и я самонадеянно посчитал это обстоятельство неактуальным. Ещё раз приношу вам, Эльза Антоновна, свои самые искренние извинения.

Затем, после короткого обмена мнениями, было решено, что на днях после соответствующей психологической подготовки Автандил привезёт в Болошево деда Ираклия и тётю Катю.

– Посмотрим, какое впечатление произведёт эта встреча на больного, – подвёл итог беседе главврач Тульчинский.

На следующий день с утра пораньше, Павел Петрович даже не успел выйти на свою традиционную прогулку, как под окнами его палаты раздался протяжный автомобильный гудок. Автандил привёз в Болошево всю семью в полном составе. Все были страшно взнервлены и не скрывали своего возбуждения. Только дед Ираклий не терял присутствия духа и держал себя молодцом. Сильное волнение выдавали лишь его руки: они часто и мелко дрожали. Выбравшись на плохо гнущихся ногах из машины внука, он с помощью Екатерины вскарабкался на невысокое крыльцо в три ступени и вошёл в дом. Там сбросил тулуп на руки невестке, поздоровался за руку с Павлом Петровичем и спросил громко, отчётливо:

– Дальше куда?..

– Сюда, Ираклий, – Троицкий взял старика под руку и провёл в комнату, где лежал Георгий.

Подойдя к кровати, старший Гамреклидзе немного помедлил, потом осторожно, кончиками пальцев коснулся лица сына.

– Как ты похудел, сынок!.. Как осунулся!.. – громко сказал дед, ощупав всё его лицо от лба и до подбородка. – Ну, ничего… Не огорчайся, теперь тебя будет кормить Кэто, а у неё никто голодным из-за стола не встаёт… – тыльной стороной руки Ираклий погладил Георгия по щеке. – Ну, вот и хорошо, мальчик мой… Наконец-то, мы все вместе собрались. Только мамы нет с нами сейчас… Но всё равно… Она нас видит… Она всё знает… И радуется вместе с нами… Здравствуй, сынок…

Он наклонился и трижды крепко расцеловал неподвижное лицо сына в обе щеки.

Женщины заплакали.

– Не реветь! – гаркнул старик. – Не похороны у нас!.. Праздник!.. Мой сын домой вернулся!.. Автандил!.. Что ты застыл, как неприкаянный?.. Наливай вино, мы должны отметить его возвращение!..

У двери послышалось негромкое покашливание. Все, кроме Ираклия, обернулись. На пороге стоял главврач Тульчинский, рядом с ним верная Эльза Антоновна.

– Уважаемый товарищ Гамреклидзе, прошу вас не устанавливать здесь своих порядков. К сожалению, у нас существуют определённые правила внутреннего распорядка, согласно которым распитие спиртных напитков на территории и в помещениях вверенного мне санатория не допускается.

– Извини, дорогой товарищ начальник, – смиренно пробасил Ираклий. – Я с тобой полностью согласен, правила обязательно уважать надо. Для того и писали их умные люди, чтобы всем нам проще было жить. Но, сынок… Прости, не знаю твоего имени…

– Иннокентий Юрьевич Тульчинский, – с достоинством произнёс главврач.

– Очень приятно, дорогой Иннокентий Юрьевич Тульчинский, меня Ираклием зовут… Так вот, многоуважаемый, никто из нас не собирался, не собирается и никогда не позволит себе нарушить правила внутреннего распорядка такого замечательного заведения, как твой санаторий. Это была бы неслыханная наглость с нашей стороны. В твоём монастыре мы своих правил устанавливать не собираемся. Нельзя, так нельзя!.. Кто спорит?.. Но ведь я предложил отметить возвращение моего сына домой не спиртными напитками, а вином!.. Понимаешь?.. Вином!.. Из лозы, выращенной в нашем родном селе заботливыми руками нескольких поколений семьи Гамреклидзе. А настоящее вино из Алазанской долины никакого отношения к спиртным напиткам никогда не имело и иметь не будет.