Пётр и Павел. 1957 год

– Ага!.. Сегодня Анечка!..

Всех дикторов люди знали по именам, и создавалось впечатление, что они, дикторы, в известном смысле, были родственниками всех телезрителей. Кто-то больше любил Ниночку, кто-то Валечку, кто-то Анечку, но каждая из них была родным человеком в любой московской квартире.

Анечка читала новости, но Павел Петрович не слушал её. За его спиной чуть поодаль стояли Эльза Антоновна и Тульчинский и тихо разговаривали, как вдруг до слуха Троицкого неожиданно донеслось "Гамреклидзе". Напрягая всё своё внимание, он попытался понять, о чём они говорили, но разобрать толком ему это так и не удалось. То ли телевизор работал слишком громко, то ли говорили они слишком тихо, Дождавшись, когда главврач пожелал доброй ночи и направился к выходу, Павел Петрович быстро встал и пошёл следом за старшей сестрой. У дверей ординаторской он окликнул её:

– Эльза Антоновна, простите моё излишнее любопытство, но я случайно услышал, как вы в разговоре с Иннокентием Юрьевичем назвали фамилию…

Медсестра насторожилась:

– Какую фамилию?.

– Гамреклидзе… Или мне показалось?..

Она ответила не сразу.

– Нет, не показалось… Но… Вы что?.. Знаете его?..

Пришёл черёд смутиться Троицкому:

– Знаю… То есть лично с ним я не знаком, но… По рассказам других… Я хорошо знаю одну грузинскую семью, которая носит фамилию Гамреклидзе.

– Ах, вот оно что… – медленно протянула медсестра.

– Скажите, а вашего пациента случайно не Георгий зовут?..

С Эльзой Антоновной случился небольшой шок. Она пугливо огляделась по сторонам.

– Здесь говорить нам неудобно, – и вдруг решительно предложила. – Пойдёмте к вам.

В этот вечер услышать последние известия из уст очаровательной Анечки товарищу Троицкому не довелось. До позднего вечера они просидели в палате у Троицкого и узнали один от другого очень много интересного.

– Я должна вас предупредить, Павел Петрович, всё, что я вам сейчас расскажу должно остаться сугубо между нами. Я подписала очень серьёзную бумагу, где обещала не разглашать данных об этом больном. Единственное, что мне позволяет нарушить своё обещание, это, во-первых, те серьёзные перемены, которые с тех пор произошли в жизни нашей страны… А во-вторых, вы производите впечатление очень серьёзного, интеллигентного человека, и к тому же, как я поняла, дружны с Иннокентием Юрьевичем, а для меня это высшая гарантия вашей порядочности.

Конечно, Эльза Антоновна лукавила. Причины своей откровенности, которые она назвала, были слишком смехотворны. И, если бы её болтливость открылась, тому, кто взял с неё подписку, старшую медсестру могли ожидать очень серьёзные неприятности в известных всем и каждому органах. Но… Она сгорала от любопытства. Ей самой безумно хотелось узнать новые подробности из жизни своего таинственного пациента, а судя по всему, Павел Перович этой информацией обладал.

Но ей это было простительно: наши женщины умеют хранить важные государственные тайны только в пределах разумного.

Георгия Гамреклидзе доставили в Болошево в сентябре пятьдесят третьего года. Офицер КГБ в чине подполковника предоставил врачам сопроводительные документы, из которых следовало, что у пациента двойной перелом позвоночника и полный паралич опорно-двигательной системы, случившийся в результате аварии. Какой именно, не уточнялось. Лечение больной проходил в клинике Четвёртого управления, то есть в "Кремлёвке". Подполковник взял у всего медперсонала расписки о неразглашении сведений о поступившем больном. И уехал… Как оказалось навсегда.

Таких пациентов лечить чрезвычайно трудно, если на сказать – безнадёжно, и в принципе, привезли его в санаторий, чтобы дать возможность тихо и без боли умереть. Прогноз специалистов был безжалостно суров: полгода жизни отводили ему врачи. Но прошло более четырёх лет, а безнадёжный больной всё не умирал. Никто не приезжал его навещать, и создавалось впечатление: все о нём забыли. Даже те, кто его доставил сюда и собрал страшные расписки.

Сегодня утром Гамреклидзе стало нехорошо. Давление упало до критического уровня, и врачи с колоссальным трудом вытянули его из этой ситуации. Об этом и говорила Эльза Антоновна с главврачом перед отъездом Тульчинского домой.

– Я лично считаю безчеловечным продлевать мучения этого человека. Зачем?.. Если бы мы сегодня утром не вмешались, его сердце просто остановилось бы, а это смерть, о которой мы с вами можем только мечтать. Без боли, без каких бы то ни было мучений… Но Иннокентий Юрьевич со мной категорически не согласен. Его принцип – биться за жизнь до последней черты. А вы тоже так считаете?..

Троицкий помедлил с ответом. Ему всё ещё не верилось, что фантастический рассказ Семёна Окуня имеет такое вполне реальное продолжение.

– Мне трудно судить, – сказал он, сильно волнуясь. – Я не врач. Но думаю, если бы ваш пациент умер сегодня утром, для его родных это был бы страшный удар.

И он рассказал потрясённой Эльзе Антоновне, как он познакомился с семейством Гамреклидзе, а главное, необыкновенную историю жизни самого Георгия.

– Эльза Антоновна, – обратился он к старшей медсестре, когда закончил свой рассказ, – понимаю, моя просьба может показаться вам безтактной, но я всё-таки прошу у вас разрешения показать Автандилу его отца. Только показать!.. Хотя бы издали… Он завтра… В крайнем случае, послезавтра приедет ко мне.

– Ну… Я не знаю… Вообще-то не положено…

– А мы с вами, знаете, что сделаем?.. Вы оставьте дверь палаты чуточку приоткрытой… Как бы случайно, ненароком… А я в щёлочку покажу Автандилу старика и, если он, действительно, Георгий Гамреклидзе, то всё дальнейшее беру на себя: сам буду разговаривать с Иннокентием Юрьевичем. А там уже мы сообща будем решать, как нам действовать дальше… Но в любом случае, вы, Эльза Антоновна, останетесь ни при чём. Согласны?..

Она ещё немного помедлила, взвешивая все "за" и "против". Наконец, решилась.

– Ладно, так тому и быть!.. Согласна… Мне и самой жутко интересно!..

На том и порешили.

Автандила не было три дня. Троицкий волновался, не случилось ли чего. Эльза Антоновна, сгорая от нетерпения, по нескольку раз в день забегала к нему, но каждый раз её ждало разочарование. Она предлагала позвонить по телефону в Москву, но Павел Петрович отказывался, справедливо полагая, что только неожиданная встреча сына с отцом избавит всех от нечаянной ошибки.

Наконец, грузин приехал.