Пётр и Павел. 1957 год

– Не смей так говорить!.. Не смей!.. – Нюра задыхалась от нежности, боли, радости, счастья. – Да ты… Ты лучше всех!.. И никакой ты не инвалид!.. Вот увидишь… Да, да, увидишь!.. Я верю, иначе быть не может!.. Да просто не должно быть!.. Иначе., это слишком несправедливо!.. Господь не позволит!.. Не допустит!.. Я верю, и ты верить должен!.. Ты слышишь меня?.. Должен!..

Она вскочила со своей табуретки, села рядом с Павлом, обняла, и крепко прижалась к нему.

– Павлик, ты только ничего плохого не думай. Я помогу тебе… Я всё для тебя сделаю… И не потому, что хочу что-то взамен получить, а потому только, что помочь хочу… И не казни ты себя… Мне с тобой так хорошо, так хорошо!.. Так никогда раньше не было.

Она говорила ещё что-то, может, не слишком связное, но они понимали друг друга и безо всяких слов, и обоим от этого становилось легче, и будущее уже не казалось таким безпросветным.

Потом на электрической плитке, которую дала им тётя Фира, Нюра приготовила завтрак: яичницу-болтушку из трёх яиц, заварила чай. Погода в это утро была замечательная – ярко светило солнце, и ветер с моря был не такой колючий. "Может, пешком пойдём? Заодно прогуляемся, – робко предложила девчушка Павлу. – Ты же целыми днями безвылазно дома сидишь". "Пойдём", – коротко ответил тот и первый раз за всё время их знакомства улыбнулся.

Как ни старались они идти медленно, всё же к дверям клиники пришли за полчаса до назначенного срока. Сердце у Нюры в груди билось так, что, казалось, прохожие на улице слышат его частые, гулкие удары.

Аркадий Львович поздоровался с Павлом за руку, потом обернулся к его провожатой и строго приказал:

– Вы, голубушка, теперь погуляйте, а мы с вашим молодым человеком делом займёмся. Думаю, часов до шести вы совершенно свободны, – и увидев её растерянный взгляд, спросил. – В чём дело?.. Я что, непонятно объяснил?..

– Да нет, понятно… Понятно, – поспешно ответила Нюра. Подойдя к Павлу, она чмокнула его в щёку и быстро-быстро прошептала на ухо: – Ты только ничего не бойся и помни: я с тобой всегда-всегда буду.

На трамвае она вернулась в домик к тёте Фире, упала головой на подушку и первый раз за последние три дня и три ночи проспала сладкосладко, без снов целых пять часов.

Когда к шести часам Нюра вернулась в клинику, Павел сидел в кабинете старшей медсестры, где происходило традиционное чаепитие с глазированными сушками. Новая нюрина подруга Ася, примостившись на подоконнике со стаканом чая в руке, весело хохотала – Майя Семёновна рассказывала знаменитые одесские анекдоты.

– … И тут она говорит: "Нет, вы понюхайте, понюхайте! Эта рыба у вас совсем дохлая!" "Ничего подобного, мадам, – отвечает торговка. – Она не дохлая, а уснутая." "Уснутая?!.. Хорошо, но тогда скажите мне, почему она так воняет?!" "Мадам! – не сдаётся торговка. – Когда вы спите, вы за себя отвечаете?.."

Асю охватил новый приступ смеха, а Павел… Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он сосредоточенно отхлёбывал чай из гранёного стакана, и, казалось, это занятие поглотило его целиком.

Домой они возвращались пешком по тёмным одесским улицам и переулкам. У городских властей с освещением наблюдались явные проблемы: уличные фонари по большей части не работали, а те, которые ещё пытались пробить кромешную тьму своим мутным слабым светом, были настолько редки, что скорее напоминали одинокие маяки в безбрежном городском мраке, чем нормальные осветительные приборы. Снова задул с моря холодный, пронизывающий ветер, и Нюра искренне пожалела, что послушалась Павла и повела его к тёте Фире пешком. Для него было совершенно безразлично, освещены одесские улицы или нет, а вот ей приходилось почти наугад пробираться в зловещей темноте, всё время рискуя или самой растянуться на мокром асфальте, либо, не дай Бог, завести Павла в какую-нибудь колдобину. Не хватало ещё, чтобы кто-то из них вывихнул или сломал ногу.

На веранде было ещё неуютней, чем на улице: ночной холод заползал сквозь оконные щели, по полу из-под двери стелилась промозглая сырость, стёкла запотели, и по ним тонкими струйками сбегали прозрачные капли. Парня била мелкая дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Он никак не мог унять её, и тогда Нюра решилась: почти силой она затолкала его в кровать, навалила на него сверху два одеяла, своё пальтишко и солдатскую шинель, юркнула под эту гору и крепко прижалась к нему, пытаясь своим девичьим телом отогреть несчастного парня.

– Ты не отчаивайся, – жарко зашептала она ему в самое ухо, размазывая бегущие по щекам слёзы, – Ты верь… Только верь и увидишь, всё будет очень хорошо!..

Но Павел, как заворожённый, повторял только:

– Зачем мы сюда приехали?.. Зачем ты со мной увязалась?.. Зря всё… Зря… Никто мне помочь не может…

А Нюра вдруг откинулась на спину и, холодея от охватившего её ужаса, прошептала:

– Иди ко мне…

И, счастливая, закрыла глаза.

На другой день Павлика всё-таки уложили в клинику. Аркадий Львович и Майя Семёновна провели какую-то очень сложную комбинацию. Пятерых больных переселили с одного места на другое, и, в конце концов, устроили его в холле на втором этаже, – с гордостью сообщила Нюра, заканчивая свой рассказ. – Ему то ли пять, то ли шесть операций надо сделать. Никто точной цифры назвать не может. Ася говорит: будущее покажет. А я, пока Павлик в клинике, опять по специальности устроилась. Очень деньги нужны: Павлику на витамины и мне на прожитие. Сначала в управлении дороги на работу брать не хотели: прописка-то у меня не местная. Спасибо, добрые люди помогли. Вот теперь и катаюсь я с курорта в столицу и обратно. Не жизнь – красота!..

– А что врачи говорят? – спросил Павел Петрович. – Есть надежда?

Нюра моментально посерьёзнела и ответила со знанием дела:

– Левый глаз практически безнадёжен. А вот с правым, Аркадий Львович говорит, придётся повозиться. Но я почему-то думаю, всё у нас поправится. Я даже почти уверена. Вот увидите.

– Молодец, девочка! – ободрила её Варвара. – У нас тоже никаких надежд не было… Кто мог подумать, что свёкор мой найдётся?.. А ведь нашёлся. Вопреки… Да вопреки всему!.. Никогда надежду терять не следует. Бог всемилостив!..

Прозвенел звонок в дверь.

– Ну, наконец-то! – обрадовалась Людмилка и побежала открывать. – Влада не за посылкой – за смертью посылать надо!..

Но, оказалось, это был вовсе не Влад. Через минуту она вернулась на кухню одна.

– Павел Петрович, вам телеграмма, – и протянула сложенный пополам бланк.

Троицкий быстро пробежал глазами короткий телеграфный текст, вздохнул и сокрушённо покачал головой. От Варвары не ускользнула его реакция.

– Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросила она.

– Это телеграмма от дяди Лёши, – сообщил он и, как-то просто, обыденно добавил: – Мать умирает… Вот, смотрите: "Валентине стало плохо подозрение инфаркт приезжай проститься…"

На кухне стало очень тихо. Как всегда бывает в подобных случаях, никто не знал, как реагировать, что говорить… Выражать соболезнование?.. Безсмысленно… Утешать?.. Глупо… Потому и молчали все… Нахмурив брови, стараясь не глядеть на Павла Петровича. А когда эта скорбная тишина стала невыносимой, он заговорил сам: