Пётр и Павел. 1957 год

– Та слыхал я: лес рубят – щепки летят?.. – отбивался от разгневанной женщины в конец растерявшийся старшина. – Но гляньте, сколько этих самых щепок настрогали!.. Сколько лесу загубили!.. Сколько сирот по всей земле развели!.. А ведь зря!.. Неужто, не жалко?..

Пока Богомолов спал, в вагоне появились новые пассажиры, и суровая дама была одной из них. Судя по всему, Тарас нечаянно попался под ее горячую руку и теперь вынужден был держать круговую оборону. Определить возраст нападавшей стороны было практически невозможно: "члену партии с семнадцатого года" можно было дать и сорок, и все семьдесят. Прозрачная пергаментная кожа обтягивала её худое лицо с остреньким птичьим носом и маленькими чёрными глазками. Ни кровинки, ни морщинки – застывшая маска, лишённая жизни и тепла. Одно слово – мумия.

– Революцию в белых перчатках не делают, дорогой товарищ! – немного успокоившись, продолжила дама. – Революция – дело кровавое, и сопливым хлюпикам с нами не по пути!.. А насчёт того, что "зря всё", категорически не согласна. Все жертвы, пусть даже на первый взгляд напрасные, легли на алтарь конечного торжества нашей общей победы!.. Ты понял меня?

– А то як же. Спасибочко, шо просветили, – примирительно сказал Стецюк, но всё же не удержался и добавил: – Но чёй-то не больно хочется в общей куче на победном алтаре лежать. Мне бы в хати на полати с гарной жинкою под-мышкой и с пухлявою сберкнижкой!.. – и весело рассмеялся, довольный.

Революционерка чуть не задохнулась от негодования.

– Веня, скажи ему!..

Человек, к которому обратилась дама, сидел на полке прямо под Алексеем Ивановичем, и потому Богомолов не мог его сразу заметить. "Веней" оказался совершенно лысый старик. Он сидел, сцепив на коленях костлявые ручки, и отрешённо смотрел в окно на проплывающие мимо белые поля и чёрные перелески.

– Оставь его, Клара, – тихо проговорил он. – Ты знаешь, таких людей убеждать безполезно. Не в первый же раз…

Женщина с таким редким на Руси именем фыркнула и достала из кармана серого ватника измятую пачку папирос "Север". Старшина оживился.

– Не угостите? – спросил робко, с виноватым выражением на усатом лице.

Клара молча протянула ему пачку.

– Та ж там одна… – разочарованно протянул Стецюк, заглянув внутрь.

– Берите, берите, – разрешила женщина великодушно. – У меня ещё есть.

Тарас достал из пачки папироску и с наслаждением закурил. Курильщики ласково окрестили эти папиросы "гвоздиками". Отчего "гвоздиками", никто досконально объяснить не мог, но, вероятнее всего, потому что были они коротенькими с маленьким бумажным мундштуком. Пожалуй, крепче папирос в Советском Союзе найти было невозможно: от их дыма сотнями дохли мухи и тысячами комары, а плакаты "Санпросвета", грозно предупреждавшие людей, что "капля никотина убивает лошадь", имели в виду именно эти невзрачные папироски.

Едкий дым потянулся к вагонному потолку, и Богомолов счёл за благо спуститься с верхней полки на нижнюю.

– Мы вас разбудили? – строго спросила Клара. В её вопросе звучал плохо скрываемый укор. Похоже, Алексей Иванович был страшно виноват перед ней в том, что проснулся.

– Нет, нет, что вы! – он поспешил её успокоить. – Я и так слишком заспался, пора вставать.

Богомолов очень не любил… Вернее даже, не то чтобы не любил, а попросту боялся людей безапелляционных, каковой, по его мнению, была эта убеждённая большевичка, и предпочитал с ними не связываться.

Прожив более десяти лет в глуши, он отвык от суетной жизни, наполненной конфликтами и постоянной борьбой. В своей оторванности от мира он находил истинное успокоение и согласие с самим собой, которое было ему дороже всего. Радио он не слушал, газет не читал, а самые важные новости узнавал от соседей. Егор Крутов, Анисья, Герасим Седых, Настёна, Иосиф Бланк, Галина да ещё с десяток односельчан составляли круг его постоянного общения, поэтому столкновение с новыми да к тому же агрессивно настроенными людьми немедленно вызывало ответную реакцию – отторжение. Хотелось поскорее спрятаться в свою раковину и не высовываться, чтобы никто не смог нарушить его покоя.

– Вы по какой статье сидели? – неожиданно спросила его Клара.

– В смысле?.. – растерялся Алексей Иванович.

– Мы с Вениамином семнадцать лет по пятьдесят восьмой отмотали. Двенадцать в лагере и пять на поселении… А вы?..

– Я?.. Ни по какой… не мотал… Я вообще не сидел… То есть сидел, но давно… В немецком лагере… в первую империалистическую… Как теперь говорят.

– А-а-а!.. – разочарованно протянула "большевичка". – Я думала, вы "наш".

– Простите великодушно, – Богомолов, действительно, чувствовал себя жутко виноватым. – Я не "ваш"… Я сам по себе.

– Ты, батя, не тушуйся, – Тарас докурил папироску, погасил её о подошву своего сапога. – И я не сидел, так шо с того?.. И на воле люди потребны булы. Вот, к примеру, мадамочка и товарищ ейный сидели в лагере, а мы с тобой?.. От фрицев их защищали, чтобы им, значит, удобней сидеть было. Шо, не так?..

Алексей Иванович чуть не рассмеялся, но вовремя сдержался и в ответ только пожал плечами. Разговор приобретал какой-то странный оборот, и ему хотелось поскорее его закончить. Но старшина не собирался просто так отступать:

– Ты ж воевал?..

– Воевал, – нехотя ответил Богомолов.

– От звонка до звонка?..

– Да нет, всего три года… Пока ранение не получил.

– Всего!.. – Стецюк поднял вверх указательный палец с жёлтым от курева ногтем. – Чуешь?!.. А я с августа сорок первого… И до сей поры лямку эту таскаю. Будь оно проклято!.. И нам с тобой, батя, пред ими тушеваться не гоже. Мы тэж не задаром щи фронтовые хлебали.

Он достал из внутреннего кармана шинели бутылку с остатками самогонки, что досталась ему от щедрот Алексея Ивановича, припал к горлышку, допил всю до конца, крякнул смачно, утробно и, блаженно улыбаясь, произнёс, довольный:

– Зараз, батя, я твое место займу. Трошечки покемарить трэба, – и полез на верхнюю полку.

Мерно стучали по рельсам колёса. Снежное великолепие за окном сверкало на солнце алмазными звёздами так, что глазам становилось больно.

– Чай будешь? – спросила Клара своего попутчика.

– Спасибо, не хочется, – ответил тот, не отрывая равнодушного взгляда от пейзажа, проносящегося за окном. Что-то в облике этого маленького лысого человечка было до боли знакомо Богомолову, но что именно, он никак не мог определить.

– Что ж, как хочешь, – сказала дама и пошла по проходу в сторону купе проводников, туда, где шипел и фыркал раскалённый титан.

"Где я его видел? – напрягая память, лихорадочно думал Алексей Иванович, вглядываясь в черты лысого старика. – Этот вороний нос… Безгубый рот… Торчащие уши…"

– Что это вы меня так разглядываете? – не повышая голоса, спросил тот.

Богомолов смутился:

– Простите… Показалось, я вас где-то видел… Но где?.. Не могу вспомнить…

– И как вы могли меня где-то видеть?.. А?.. Я столько лет не был среди людей!..