Пить, петь, плакать: пьесы

Еловецкий. На фиг тебе? Ты сама – корова.

Фомина. Скажи Степцову, если уж ему так неймется, пусть купит мне в подарок пруд на Селезневке. И пивной ларек на берегу в придачу.

Еловецкий. Ань. Скажи мне что-нибудь хорошее.

Пауза. Фомина точит косу, прижав трубку плечом к уху.

Фомина. Картошка.

Еловецкий. Что – картошка?

Фомина. Ну, ты просил сказать тебе что-нибудь хорошее, вот я и говорю. Картошка. Разве это плохое? По-моему, замечательное.

Еловецкий вешает трубку. Фомина, послушав гудки, тоже вешает трубку и принимается точить косу.

Обиделся. Беда с этими мальчишками. (Откладывает косу, прогуливается.) Странные они все-таки. Гандоном обзовешь – и глазом не моргнут, а на простое русское слово «картошка» такая болезненная реакция. Странные, странные. Просто неведомые какие-то зверюшки. Когда я была маленькая, мы с девчонками придумали тайное общество «Всемальдур» с девизом «Все мальчишки – дураки». Н-да... Маленькие были, а уж секли, что к чему. Все мальчишки – дураки. А все мужчины... Хорошие они очень. Добрые. Грустные, как лошади под дождем. Чуть что – сразу слезы на глазах. И бегом вешаться. Или матом орать. Прямо ничего больше придумать не могут. (Доходит до деревянного ящика для писем, тычет пальцами в дырки, наклоняется, заглядывает в дырки, снимает с шеи ключик на шнурке, отпирает почтовый ящик и вынимает из него горсти сухих прошлогодних листьев, разбрасывает, листья летят.) Лучше бы вон письмишко прислали. Жалко их очень. Книжки сочиняют, самолеты водят, из автоматов друг в друга пуляют, а в иные минуты так жалобно стонут, что сердце щемит. Обнимешь изо всех сил, и руками и ногами, прижмешь к себе и станешь шептать. «Ну что ты, что ты, ведь все ничего, ничего, ничего...»

В это время выходит Шурочка Дрозд в платьице с рюшами и соломенной шляпке. Она идет за Фоминой на цыпочках и, когда Фомина останавливается в задумчивости, набрасывается на нее сзади и закрывает ей глаза своими ладонями.

Фомина. Ааааааа! Кто это? Отпустите! (Делает несколько движений, и Шурочка отлетает. Фомина оглядывается.) Ой, Шурик... (Помогает ей подняться.) А если бы я умерла от неожиданности?

Шура. Ты такая нервная, даже странно. Вроде круглый год на воздухе...

Фомина. Ты не сердишься на меня?

Шура. Нет. А ты на меня?

Фомина. И я на тебя нет.

Шура. Анька, ты такая умная. Этот Август действительно маразматик. Он у нас дома такое натворил...

Фомина. Электричество порушил?

Шура. Ой, ужас. Он взялся лечить моего дедушку...

Фомина. А что с дедушкой-то?

Шура. С дедушкой у меня проблемы. Видит он очень плохо, почти совсем ничего не видит. И соображает неважно. Все забывает, путает. Однажды в суп вместо сметаны клей положил. Пошел на демонстрацию седьмого ноября и заблудился, три дня найти не могли...

Фомина. Он пенсионер, что ли?

Шура. Куда там! Работает. Поваром в детском садике.

Фомина. И что Август? Вылечил его?

Шура. Понимаешь, он кое-что вспомнил. Например, где он потерял проездной на трамвай за ноябрь семьдесят четвертого года. То есть некоторые улучшения были. Но кошка, Пуся моя, совершенно облысела. И у мамы все цветы завяли. Вот что он натворил.

Фомина. Хорошо еще, не спер ничего.

Шура. Не говори. У соседки, правда, молоко пришло. Помнишь, соседка моя, Алиса, высокая такая?

Фомина. А кого она родила?

Шура. Да так никого толком и не родила. Но молоко пришло.

Фомина. Смотреть надо в следующий раз, кого в дом тащишь.

Шура. А самое главное, это такой ужас... Я узнала, чем он занимался в армии.

Фомина. Не пугай.

Шура. Когда он служил в армии, он... расстреливал...

Фомина. Расстреливал?!

Шура. Расстреливал облака. В этих войсках служил, которые погоду делают. Представляешь, плывут себе облака, а этот дундук в них – бабах!

Фомина. Вот за то, что ты знакомишься неизвестно с кем, тебя просто выдрать надо! (Шлепает Шуру по попе.)

Шура. Ой! Ты что, Анька? Ну-ка, одерни. Одерни быстро!

Фомина (дергая ее за платье). Раз-два-три-четыре, чтобы мальчики любили, раз-два-три-четыре-пять, чтобы с мальчиками спать! Я тебе, Шурик, всегда говорила, семейная жизнь еще никого не доводила до добра. Помнишь Леню Харитонова? Какой был красавец! В плечах косая сажень, росту под два метра, глаза синие-синие, веселый такой. А после женитьбы такой маленький стал, вот мне по плечо, скукоженный, хромой и восемь букв не выговаривает.

Шура. Правда, что ли?

Фомина. Пойди сама посмотри.

Шура. Ужас, ужас...

Фомина. Хочешь кофе? Или оранжаду?

Шура. Ань, я к тебе по делу. На свадьбу хочу пригласить. Я двадцатого августа замуж выхожу. За хорошего человека.

Пауза.

Фомина. Всякая женщина хочет, чтобы на ней хоть кто-нибудь был женат. Но у тебя, мон анж, просто обострение какое-то. Идея фикс.

Шура сидит, виновато потупившись.

Ну, и где же твой хороший человек? Что не привезла показать?

Шура. Я бы и рада показать. Но его сейчас нет на Земле.

Фомина. Нет на Земле?

Шура. Он там. (Показывает глазами и головой.) Наверху.

Фомина. Этого-то я и боялась.

Шура. Чего ты боялась?

Фомина. Что ты приведешь в дом инопланетянина.

Шура. Да нет! Ну при чем тут... Ой, Анька! Он – командир корабля. Многоразового использования.

Фомина. Шурка! А он нас на ракете покатает?

Шура застенчиво хихикает.

Послушай, Шура. Ну ты же взрослая тетенька. Сколько можно врать? Космонавта выдумала. Шура! Сколько нам с тобой лет?!

Шура (немеет от возмущения и беззвучно шевелит губами, затем шепчет трагически). Ты мне не веришь, Аня? Ты думаешь, что я лгу? Ты не веришь, что я люблю космонавта-исследователя? А я все время думаю о нем. Как ему там грустно и одиноко на ветру...

Фомина. В космосе нет ветра!..

Шура. Погоди, я сейчас все объясню. (Чуть не плачет, с отчаянием.) Однажды был очень дождливый день. Я шла по улице и встретила лошадь. Это было так. На Садовом была жуткая пробка. А пешеходы стояли и ждали, когда машины отъедут, чтобы можно было пройти. И я тоже стояла вместе со всеми. И в кузове грузовика я увидела лошадь. У нее было такое грустное умное лицо. Я смотрела на лошадь, а больше, кроме меня, ее никто не замечал. И вдруг я оглянулась и увидела, что рядом еще один человек тоже смотрит на лошадь. Это был он, космонавт-исследователь, Герой России Валера Затыкайченко. Мы посмотрели друг на друга, и он сказал. «Не думайте о грустном». А я сказала: «Давайте думать, что она просто едет в цирк или в гости». Тогда он спросил: «Кто вы и куда вы идете?» А я сказала: «Я Шура Дрозд, иду на курсы плетения кружев коклюшечным способом». А он сказал: «Шура, я прошу вашей руки. Только завтра после обеда я улетаю в космос, а сейчас иду в зоопарк кормить моего любимого бегемота». И мы пошли в зоопарк, покормили бегемота и долго гуляли и говорили обо всем на свете. Мы опомнились только поздно вечером, когда зоопарк уже закрылся вместе с нами. И тогда он сказал: «Что бы ни ожидало нас впереди, я никогда не забуду эту ночь». И он накрыл меня своей шинелью, а выход мы нашли со стороны террариума, там дырка в решетке заставлена большим портретом автора авторских песен Олега Митяева. Он проводил меня домой и сказал: «Когда я вернусь, мы с тобой, ты и я...»

Фомина. Шура, что ты несешь? Это бред!

Шура (подскакивает как ужаленная). Который час? Сейчас же по радио концерт идет! По заявкам! Понимаешь, мы договорились передавать по радио друг другу музыкальные приветы... (Бросается к кубу, поворачивает его так, что к залу обращаются телевизор и радиоприемник, нажимает кнопки, ищет нужную волну.)

Диктор. ...церт подходит к концу. И в заключение выполняем еще одну заявку. Пятую неделю несут космическую вахту российский космонавт-исследователь Валерий Затыкайченко и эфиопский бортинженер Мунда-Наньюнда. По просьбе Валерия Затыкайченко для его невесты Шурочки Дрозд звучит вальс Хачатуряна к драме Лермонтова «Маскарад».