Пить, петь, плакать: пьесы

Фомина. Погоди. А как же с той женщиной?

Еловецкий. С которой?

Фомина. Которую ты любил в Израиле. Всю зиму.

Еловецкий. Аньк, да ты что, спятила? В Израиле зимы вообще не бывает.

Фомина. Ну, ты и крендель, друг мой! Хорош гусь, ничего не скажешь!

Еловецкий. Да, Ань, я что звоню-то. Ко мне только что на секунду заскочил Степцов. Он уже поехал к тебе. Чтобы тебя прирезать. Схватил нож и поехал. Он к тебе едет. Так что я тебя предупреждаю.

Фомина. Большое спасибо. Собаку я завещаю тебе. Собачий паспорт и карточка прививок – в среднем ящике письменного стола. (Вешает трубку, подходит к поникшей Шурочке.) Ты, Шурик, вот что. Ты езжай сейчас домой. Сиди и жди своего космонавта. Он обязательно приземлится. Надо только подождать. Сразу ничего ни у кого не бывает. А ты ему пока что-нибудь свяжи. Носки, например. А то он там зазяб, небось, в своем космосе. Вот и свяжи ему носки. Сплети коклюшечным способом. Ты езжай домой, потому что ко мне сейчас приедет один человек, чтобы меня прирезать.

Шура. Как прирезать? За что?

Фомина. Сама толком не знаю. Это долгая история.

Шура. Может, вызвать милицию?

Фомина. Не стоит. Он парень надежный. Раз сказал – прирежет, значит, так надо. И никаких.

Шура смотрит на Фомину, оторопев.

Фомина. У тебя все будет хорошо. Космонавт скоро вернется. Ты будешь варить ему варенье и читать вслух рассказы Паустовского. Можешь потом забрать себе мою стиральную машину. А космонавту передай, что я хотела пожать его мужественную руку. Счастливо, Шура.

Шура пятится к кулисе, недоуменно глядя на Фомину и прижимая ладонь к губам. Потом стремительно возвращается к Фоминой, порывисто обнимает ее и убегает.

Оставшись одна, Фомина разглядывает себя в зеркало, поправляет одежду, душится, прихорашивается. Звонит телефон. Она берет трубку.

Голос Мальчика. Прием-прием. Ань, ты хорошо поживаешь?

Фомина. Поживаю хорошо, прием.

Голос. Давай, знаешь чего?

Фомина. Чего?

Голос. Давай хвастаться.

Фомина. Хвастаться? Конечно, давай. Давно я что-то не хвасталась.

Голос. Ты первая.

Фомина. Нет, ты первый.

Голос. А мне зато из Австралии прислали живого кенгуренка. Вот послушай, как он у меня хрюкает. (Мальчик похрюкивает.)

Фомина. Ну и что? Зато моя подруга скоро выйдет замуж за космонавта, и нам всем дадут скафандры и суп из тюбиков.

Голос. А у нашей учительницы по английскому все зубы изо рта вынимаются.

Фомина. А зато мой дедушка, когда был маленький, с двадцатого этажа свалился, и ему ничего не было. Отряхнулся и дальше побежал.

Голос. А у меня зато есть один друг-псих.

Фомина. Ау меня зато все друзья – психи.

Голос. А у меня зато уши от головы отстегиваются.

Фомина. А меня зато скоро прирежут.

Голос. По шуточкам, да?

Фомина. Это уж как получится. Если не по шуточкам, то возьмешь себе потом мой велик. У него, правда, задний фонарик отвалился.

Голос. Ничего, мне папка привинтит. А теперь давай дразниться.

Фомина. Давай, мышь хвостатая.

Голос. Сама огурец кусачий.

Фомина. А ты – бритый крыжовник.

Голос. А ты – сушка дырявая.

Фомина хохочет, падает на пол и болтает ногами. Входит Степцов с радиотелефоном в руке.

Фомина. Все, Никитос, пока, меня резать приехали.

Голос. Расскажешь потом?

Фомина. Постараюсь. Конец связи. (Кладет трубку и остается лежать на полу.) Здравствуй, Сережа. (Рукопожатие.) Резать меня приехал? Ну и правильно. Давно пора.

Степцов озирается по сторонам. Фомина качает ногой и рассматривает носок своей туфли.

Фомина. Выпить хочешь? (Встает, поворачивает куб так, что лицом к залу обращается холодильник.) Пива или оранжаду? Это ты удачно придумал – меня зарезать. Ты меня зарежешь, через день-другой тебя кокнут, и виноватых нет. Умно. Ловко. Молодец.

Степцов. Твой дом теперь совсем другой.

Фомина. Можно подумать, что ты видел, каким он был раньше.

Степцов(смотрит на нее изумленно). Ты что, забыла? Я же приезжал сюда однажды.

Фомина. Ты что-то путаешь.

Степцов. Да нет, ну как же. Это было сто лет назад. Курсе на четвертом или на третьем. В конце весны. Однажды вечером я позвонил тебе сюда, чтобы спросить какие-то конспекты. Они мне были на фиг не нужны, просто мне страшно захотелось тебя услышать. Я сидел дома один, целый час тупо таращился на телефон и думал. «Ну что я буду звонить? Не буду я звонить». И позвонил. А ты сказала: «Серега, мне так страшно тут одной. Приезжай, пожалуйста». Была ночь...

Фомина. Еще бы не страшно! Тут в конце весны по ночам знаешь, что творится? Все шуршит, квакает, ухает, коты орут, ежики топочут.

Степцов. Пока я ехал, я почему-то волновался. Мне даже пришлось постоять вон там на мосту, чтобы успокоиться. Я слушал, как шумит эта маленькая темная речка. Потом я пришел к тебе, мы поговорили о какой-то ерунде, выпили чаю и легли спать.

Фомина. Что, правда?!

Степцов. В разных комнатах.

Фомина. А.

Степцов. Утром я проснулся рано, было такое солнечное, щебечущее утро, мне захотелось разбудить тебя. Но я боялся, что, если я поднимусь к тебе на второй этаж, если постучу в твою комнату, ты меня так отошьешь, обсмеешь с ног до головы, ты, насмешливое сердце! И я постучал шваброй в потолок. Мы пошли в лес. Ландыши собирали. Ты еще меня учила, что ландыши распускаются тогда, когда молодые скворцы вылетают из гнезд.

Фомина. Обалдеть.

Степцов. Неужели не помнишь?