Плачь обо мне, небо

Однако у Всевышнего были иные планы.

Стоило Катерине завернуть за угол, как взгляду её открылась веранда с установленными на ней небольшим деревянным столиком и набором плетеных кресел, явно предполагавшимися для чаепитий в хорошую погоду. Точно такую, как сегодня, когда на небе не было ни облачка, и даже ветерок почти не трогал верхушки пышных зеленых кустов. Но тем, что заставило Катерину окаменеть, был отнюдь не мебельный гарнитур и не чайный сервиз, стоящий на нем. Силуэт матери, которую она не видела уже почти год, пожалуй, и спустя десять лет она бы узнала безошибочно. Эту идеально ровную спину, покатые плечи, темные с медным бликом волосы, забранные в строгую прическу, закрытое травянисто-зеленое платье и кофейного оттенка шаль – её любимую, привезенную папенькой из Парижа. И, как и всегда, маленький томик какого-то романа: маменька предпочитала за чаем наслаждаться чтением.

Ноги поднесли её ближе, не слушая команд мозга, что требовал скрыться: она была совсем не готова к этой встрече сейчас. Но тело едва ли подчинялось разуму. Не отрывая взгляда от матери, Катерина будто бы совсем не владела собой, не понимая, почему расстояние все сокращается, и пришла в себя, лишь когда споткнулась о каменную ступеньку, приглушенно охнув от внезапной боли.

В тишине, окутавшей веранду, этот звук был что выстрел.

– Катя? – ошеломленная княгиня побледнела, прижимая к губам ладонь и во все глаза смотря на дочь, словно не надеялась её живой узреть. Опираясь на подлокотник плетеного кресла, она с трудом поднялась на ноги и неуверенно сделала шаг вперед. Книга выпала из ослабевших пальцев.

Словно получившая сигнал к действию, Катерина сорвалась с места, отрицая все нормы этикета, что закладывали в нее с детства, чтобы парой секунд позднее ощутить родной запах, почувствовать, как напряжена мать, и как дрожат её собственные руки. Отчаянные, счастливые объятия совсем не хотелось размыкать, и когда на её затылок легла сухая ладонь, она против своей воли всхлипнула, утыкаясь лбом в мягкое плечо.

С губ бессвязным шепотом слетало повторение одного-единственного слова – «Маменька».

– Будет тебе, Катенька, – охрипшим от волнения голосом успокаивала её княгиня, одной рукой перебирая выпущенные из прически локоны, а другой легко поглаживая по спине. – Посмотри на меня, – так же тихо попросила она, слегка отстраняя дочь, чтобы вглядеться в покрасневшие зеленые глаза, увидеть, как резко проступили скулы, как появились болезненные тени, как пропал тот задорный живой румянец, что был у её маленькой Катеньки.

Впрочем, и сама она уже давно не видела в зеркале той красивой и счастливой женщины, которой была когда-то. Все осталось там, в России. Легло в могилу вместе с горячо любимым супругом.

И последнее по крупицам начал Господь отбирать здесь.

– Как ты здесь оказалась? – совладав со своим голосом, осведомилась княгиня, сжимая худые, тонкие кисти дочери в своих, будто опасаясь, что, стоит пропасть этому контакту, все станет чудесным видением. – Императрица отпустила тебя?

Тревога, переплетающаяся с искренней радостью; то вспыхивающие, то потухающие искры надежды; отголоски неверия. Каких только чувств не было в этих фразах и на родном лице, на которое Катерина не могла наглядеться. Осторожно заставив маменьку сесть обратно, она заняла свободный стул напротив, так и не отпуская теплой руки – поза была не самой удобной, но сейчас это мало её заботило.

– Я испросила разрешения повидаться с родными, – решив не упоминать о временном отсутствии при Дворе всвязи с готовившимся венчанием, мягко отозвалась Катерина. – Со мной прибыла Елизавета Христофоровна, она пожелала ехать в Баден. И Дмитрий, – добавила она, не зная, как объяснить присутствие жениха, не упоминая при этом свадьбу.

От княгини, как и ожидалось, не укрылось и то, что было оставлено за молчанием. Едва ощутимо сжав холодную руку дочери, она улыбнулась:

– Надеюсь, Елизавета Христофоровна не откажет погостить у нас пару дней? Я безмерно заскучала по нашим с ней чаепитиям.

– Думаю, она не меньше будет рада вашей встрече, – кивнула Катерина, чувствуя, как внутри что-то расходится трещинами. Губы дрогнули, складываясь в призрак прежней улыбки, разомкнулись, но тут же онемели – задать новый вопрос она не могла.

Не представляла, как подобрать слова, чтобы не вызвать новых слез.

– А что же Дмитрий Константинович? Все так и служит при Императоре? Помнится, ему жаловали звание личного адъютанта. Не ревнуешь жениха?

Вопросы, посыпавшиеся на Катерину, создавали иллюзию обыденного разговора, сродни тем, что протекали каждый вечер в поместье Голицыных. Все такие же искренние. Все такие же неспешные. Все за тем же чаем – спохватившись, княгиня кликнула служанку. Но только прежним не было уже ничто.

Тревожно вглядываясь в лицо матери, Катерина силилась понять, стоит ли поддерживать эту беседу, или лучше дать односложные ответы: даже если не принимать во внимание её вынужденную роль, которую, вероятно, можно было оставить ненадолго, каково должно быть княгине сейчас обсуждать венчание средней дочери, когда старшая навсегда потеряла эту возможность, будучи в шаге от статуса замужней барышни.

Пожалуй, мысли об Ирине не давали ей радоваться собственной устроенной судьбе сильнее всего, и в просьбе отложить свадьбу было куда больше переживаний за сестру, нежели мыслей о планах Бориса Петровича. Только об этом она Дмитрию бы ни за что не сказала. Хорошо, что спрашивать он больше не стал: просто принял её просьбу, согласившись даже точный день пока не обозначать – как только завершится вся история с князем Остроженским, поговорят. Раньше же, Катерина была уверена, она не сможет спокойно дать клятву. До той поры, пока существует угроза в лице «дядюшки», не в силах она думать о личном счастье.

Лишь бы все живы были.

– Скажите, маменька, как Ирина? – наконец, осмелилась она на терзающий сердце вопрос.

Лицо княгини, до того словно бы даже помолодевшей от радости, вызванной приездом дочери, помрачнело. Она явно не желала выдавать, сколько бессонных ночей прошло в рыданиях, сколько тяжелых дней и недель промелькнули в поисках хорошего медика, который бы дал хоть каплю надежды. Но все это запечатлелось в её уставших чертах, углубившихся морщинках, потерявших блеск глазах, впавших щеках. Какой разительный контраст между ней нынешней и той, чей образ остался в памяти. Будто бы минул не год, а все десять.

– Совсем не встает, – Марта Петровна покрепче запахнула шаль, испытав внезапный озноб, хотя сегодня погода была на редкость благодатной, особенно для начала сентября. – Первые дни она даже от пищи отказывалась, ни с кем не разговаривала. Такая трагедия прямо перед свадьбой… – голос её сорвался, и княгиня поспешила прижать ладонь к губам, чтобы сдержать подступающий к горлу ком слез.

– Я… Могу я увидеть её? – Катерина не была уверена, что сама сумеет не разрыдаться: одна лишь мысль о сестре, ставшей калекой, да еще и отчасти по её вине, вызывала дурноту. Но и делать вид, будто той вообще не существует, было бы бесчеловечно.

– Конечно, – почти прошелестела княгиня, кивнув, и шелковым платочком промокнула все же успевшую появиться слезинку. – Думаю, после обеда.

– Как это восприняла Ольга?

Младшая из княжон, которой едва исполнилось семнадцать, всегда воспитывалась в особой любви, её старались уберечь от всего дурного. В сущности, единственным потрясением за все семнадцать лет для нее стала ссылка из России, и Катерине было хотелось, чтобы на этом беды для нее окончились. Однако, теперь ей пришлось столкнуться еще с одной трагедией, пусть и затронувшей не её, а сестру. Сколь тяжелым ударом для нее это стало, Катерина могла лишь догадываться.