По рукам и ногам

За окном стемнело уже, во многом благодаря грозе. Она разбушевалась не на шутку, прямо как вздорная истеричка. Покончив со своим небогатым ужином, я нырнула под занавеску, чтобы слушать, как каждые несколько секунд порыв ветра обрушивает на стекло град крупных дождевых капель. В секунды, когда молния порывистый вспышкой освещала и кухню, и площадку перед домом, можно было разобрать, как вдалеке швыряет из стороны в сторону верхушки маленьких деревьев на обрыве.

Раскат грома бабахнул так, что задребезжала оконная рама. Меня постепенно захватывало какое-то животное внутреннее беспокойство. И я, решив, что жизнь последнее время и без того слишком красочна и полна приключений, покинула свою смотровую площадку.

В гостиной грозу не так было слышно. Там вообще царила атмосфера покоя и полного умиротворения. Полутемная, и оттого очень уютная, эта комната на данный момент была явно самой привлекательной в доме. Свет исходил только из затопленного камина и старинной желтой лампы на стойке возле буфета.

Кэри расслабленно сидел на диване, положив ноги на дубовый столик, и, видимо, разбирал какие-то бумаги. И здесь он не отстает от работы. Ну, или она от него.

Я забралась с ногами в кресло напротив и попыталась абстрагироваться от его присутствия с помощью книги, но не тут-то было.

– История Анжи? – Ланкмиллер одним взглядом, мимолетно поднятым, пронизал и меня, и книжку, и спинку кресла, наверное, заодно, тоже. Книжку я, к слову, без спросу цапнула из его библиотеки. – Переезжать собралась? – Кэри вопросительно вскинул брови.

– Не твое дело, дружок.

– Кику! Со мной даже «равные» так не разговаривают, – мучитель выпрямился, хлопнув папкой документов об стол так, что меня дрожь пробрала. – Я могу и передумать насчет твоей вольной.

– Очень в твоем духе будет…

Равные. Хорошее подобрал слово.

Я съежилась в кресле, а Ланкмиллер широким жестом взъерошил волосы. Он так делал, только когда сильно раздражался, либо когда ему было очень больно.

– Ты забываешься, а я все еще твой хозяин. И сюда приехал, не чтобы слушать твое нытье и осаживать тебя каждый раз, как ты снова переходишь грани дозволенного.

– Ладно, хорошо, я переборщила, признаю. Извини… – просипела я, путаясь взглядом в книжных строчках.

Надо вообще научиться язык за зубами держать, чтобы он меня за эти две недели не прибил. Как будто я обязана с ним елейничать. Как будто я ему что-то должна еще.

– «Простите, хозяин», – поправил Кэри, и я с нехорошим предчувствием поджала губы.

Давно он к этому не возвращался.

Хозяин… Хозяин, блять.

– Простите, – хрипло кашлянула я, жмурясь на «хозяине», как будто мне ударом по грудной клетке воздух из легких вышибли. Он так и застрял в горле, этот долбанный «хозяин», почти физически мешая дышать.

К счастью, Кэри не стал упорствовать и убрал от меня свой пробирающий до костей взгляд. Никогда он не смотрел на меня так, как на Алисию или хотя бы на Генриха, уж если пошло в крайности. Что и говорить об Элен. Всякий раз, когда Ланкмиллер думал о ней или говорил, его глаза можно даже было… красивыми назвать что ли… И я снова не знала, куда от них деться.

Твою мать, зачем он только меня вообще сюда приволок?!

Словно в ответ на немой вопрос, Кэри отложил документы с таким видом, будто я ему весь рабочий настрой испортила, и тусклым голосом скомандовал:

– Кику, раз уж ты всё равно здесь сидишь, принеси мне виски, я только достал из погреба, – указал в сторону буфета.

Лень два шага пройти?

Что ж, по крайней мере, еду и бухло подносить – это мне по специальности, спорить не буду.

– Удивительно, как это ты меня матом не покрыла за такую просьбу, – фыркнул мучитель, щедро приправляя тон презрением, граничащим с отвращением.

– Скорее уж приказ, – почти неслышно буркнула я, чувствуя, как щеки краснеют. Неужели весь мой внутренний, почти что сокровенный монолог настолько очевиден? Вот задница… Не сносить мне головы.

Бутылка была старая, покрытая пылью и не закупоренная. Винный погреб у него в подвале? Класс, надо как-нибудь напиться до беспамятства, хоть какая-то радость в жизни.

– Где стакан? – Кэри поднял на меня вопросительный взгляд, когда бутылка грохнула об стол.

– Подходящих стаканов нет, буфет пустой, – я слишком уж много усилий приложила, чтоб убрать всю спесь из голоса, и оттого он как-то замогильно начал звучать, – и льда тоже нет. Не обессудьте.

– К чёрту лед, он убивает весь вкус. А вот со стаканом проблема будет посерьезней. Придется нам выкручиваться как-то без стакана.

– Попробуйте из горла, я слышала, так делают.

Еще слово, и он меня прикончит. Я даже глаза прикрыла, чтобы ланкмиллерского лица не видеть. И ведь целенаправленно с радостью безумца подвожу его к смертоубийству.

– Это несерьезно, – лениво протянул Кэри, а у меня в сердце екнуло, значит, задумал что-то. – Боюсь, мне не обойтись без твоей помощи. Ну, знаешь, как искусственное дыхание делают, рот в рот.

Конечно же, как меня перекосит после этого приказа, Ланкмиллер превосходно догадывался. А меня, выходит, перекосило не только в лице, но и где-то в мозгу.

И я ударилась в чушь.

– Послушай, п-прости… это все дурное окружение, – что ты несешь, дура, еб твою мать, что ты несешь?! – Я два года тащилась в бордель-кафе, там никто не стесняется в выражениях. А грубость очень хорошо липнет на отсутствие воспитания. Кэри… прости…

– Все, проехали, – он откинулся на спинку, упершись ногой в край стола. – Ты извинилась, я спустил тебе с рук. Это не наказание, Кику. Меньше слов.

Я вздохнула так, что чуть не поперхнулась от напряжения. Спокойно, Роуз. Нет, Кику… Да не важно.

Теперь мне от этого не отвертеться, значит, надо как-то скрепя сердце действовать.

Если посмотреть на мучителя, забыв, какая он сволочь, можно на полчаса и задавить в себе страх, отвращение и эту обиду, какую-то слишком горькую и душащую. Не знаю уж, чего из перечисленного там было больше.

Я за горлышко подняла бутылку со столика и неохотно сделала пару шагов к дивану, вдавливая босые ступни в шершавое дерево пола, чтоб получалось медленней.

– Садись лицом ко мне. Так будет удобнее, – велел Кэри, судя по тону, его все это до ужаса забавляло.

Когда он говорит «садись лицом ко мне», он подразумевает «садись на меня»? Потому что сесть как-то по-другому в моем положение было проблематично.

Растрёпанные волосы, расстегнутая рубашка. Мучитель был сейчас такой обычный, такой домашний и… Такой безвозвратно чужой. Эта мысль вдруг просто рухнула мне на плечи из ниоткуда, больнее не стало, только очень пусто, как будто я потеряла что-то действительно важное. Хотя, что уж тут терять. Моим-то он никогда не был. И не станет. И не нужно.