По рукам и ногам

– Но только… – я заговорила, едва смогла говорить, зная, конечно, что скорее всего мучитель пропустит эти слова мимо ушей, да я и не ждала от него ответа. – Только если можешь помочь, помоги, пожалуйста, не отворачивайся.

Ближе к вечеру Ланкмиллер и вовсе исчез, машина его стояла на месте, значит не смылся никуда, рядом где-то. Но в кабинете его не было, в гостиной – тоже. Дом вообще пустовал, если не учитывать меня и местную мошкару, залетавшую сквозь распахнутые окна. Уже темнеть начинало, а мучителя всё не было, и я искренне надеялась, что он не напивается сейчас где-нибудь втихую, ибо мне совсем не хотелось его снова домой на себе тащить, как в тот раз из бара.

Промаявшись еще около получаса и дождавшись пока почти совсем стемнеет, я решилась выскользнуть из дома без должного разрешения и продолжить поиски Ланкмиллера уже за пределами этих стен.

И как только я его заметила в этой темени, как только умудрилась нахрен с обрыва не сорваться – не знаю. Да только, наверное, зря. Мучитель сидел на самом краю, на какой-то бетонной плите и даже признаков жизни не подавал, застывший, словно статуя.

– Не возражаешь против моего общества?

Дьявол, конечно же, возражает. Как будто он меня сюда звал. Но только я уже села рядом, и может быть, за это он еще больше захотел меня прибить.

От земли веяло накопленным за день теплом, в траве что-то стрекотало, и этот звук был, пожалуй, единственным, что разбивал молчание между нами. Где-то далеко внизу слышался тихий шум прибоя. Ланкмиллер хоть и выглядел мрачным, но в то же время еще и спокойным. И причину этого спокойствия я в кои-то веки могла понять.

Эти мысли сами собой приходили в голову. Огромное море перед нами – это как единственный ориентир, символ чего-то вечного, потому что все вокруг меняется так быстро и так больно, а море – море всегда будет, всегда будет накатывать на камни, будет дышать этим мерным шумом. Море всегда будет.

– Впервые за долгое время я не чувствую боли, – Кэри вдруг обратился ко мне, даже чуть обернулся, и тогда я вздрогнула.

Он… Плакал что ли? Такой усталый голос. И прежде, чем в голове появилась хоть одна разумная мысль, я потянулась к его щеке, коснувшись пальцами влажной дорожки. И что же? В самом деле, зачем я… Как будто слова нужные сейчас подобрать смогу. Но мне и не нужно было ничего подбирать, Ланкмиллер заговорил первый, взял меня за запястье и проворчал под нос:

– Рука холодная, да и какого черта ты вообще так легко одета, и так уже носом хлюпаешь. Пойдем в дом, хоть чаем согреешься.

– Хорошо хоть, чаем, а не тобой, – не сдержавшись, буркнула я.

Как можно быть таким невыносимым? Выкрутился он, понимаете ли. Так ему нравится, видите ли, в одиночку страдать, самому с собой упиваться горем. То же мне, мученик.

– А мной, – Кэри почти рассмеялся, зажимая меня в объятиях, – мной уже чуть позже.

========== Часть 104 ==========

Кэри нашел удовольствие в уединении.

Что бы он там не говорил, он избегал общения, и мне вновь приходилось сживаться с едва-едва оставленной ролью живого манекена. Разве что здесь, вдали от города, от Генриха и Ланкмиллеровских слуг, она больше не казалась мне такой тягостной и сумрачной. Мне было спокойно. Мучителю, вроде как, тоже.

И мне потребовалось время понять, что Кэри уже вроде как смирился с произошедшим, он нашел в себе силы справиться, пережить. Просто он теперь вот такой вот, и не изменится ни сегодня, ни завтра, ни через год. Потеря близкого человека неотвратимо исковеркала его, сломала, разбила и оставила так.

Мучитель даже не лез ко мне, вопреки своим же собственным словам.

Только однажды за завтраком вдруг притянул к себе, усадил на колени и поцеловал. С закрытыми глазами. И я позволила, хотя стоило бы вырваться и надавать ему пощечин. Я знала, кого Ланкмиллер видел тогда на моем месте, а он позволил мне знать.

Это было низко, отвратительно, очень по-дурацки больно, и Кэри понимал, конечно же, и не скрывал даже. Мы потом не разговаривали целый день, потому что дико неловко было друг перед другом. И уж тем более он меня не трогал.

И тут уже я столкнулась с совершенно другой проблемой, которая начала скрести меня еще в фамильном поместье Ланкмиллеров, а сейчас, видимо, обострилась на свежем воздухе. Я наблюдала, как мучитель выходит из душа с одним лишь полотенцем на бедрах, и, досадливо отворачиваясь, кусала губы. Меня невольно тянуло к нему, почему – не знаю.

И эти желания заставляли какой-то униженной себя чувствовать. Я же сама от этого отворачивалась, всеми способами давала понять, что я не в восторге, а теперь… Теперь вот я ныкаюсь по углам и давлю судорожные вздохи, как течная малолетка. И мучитель ведь сам меня на это подсадил, зараза, и как-то оно теперь неловко получилось. Он еще и благосклонно делал вид, что не замечал, что со мной что-то не так. Или и вправду не замечал. Он вообще больше предпочитал быть один. Работать с документами или часами смотреть на море. И я по возможности пыталась не слишком-то попадаться на глаза. Чем больше меня к нему тянуло – тем старательнее. Но видно, недостаточно.

Однажды вечером, когда я привычно уже собиралась как-нибудь по-тихому скользнуть мимо него в коридоре, оказалась поймана за локоть.

– А, Кику? – Ланкмиллер так это сказал, как будто видел в первый раз, меня аж на «ха-ха» пробило, – собирай шмотьё, нужно ехать.

– Это куда? – чисто для галочки осведомилась я, потому что по факту мне было всё равно. Давно уже.

– Дела в Анжи, – коротко, как всегда не вдаваясь в подробности, отозвался мучитель, – Да и время подходит уже.

Время? Время нам друг от друга избавляться? Впрочем, кажется, он этого не меньше меня ждет. Ему так хочется поскорей избавиться от последнего оплота гадких воспоминаний. Избавиться, вычеркнуть и забыть. И в этом я его прекрасно понимаю, потому что мне тоже очень хочется, и потому что я уже устала ждать, когда уже этот надрыв в душе наконец разрешится покоем.

Сумерки уже были. Я ждала Ланкмиллера, сидя на ступеньках веранды. Если замереть и прислушаться, можно было различить шум моря. Наконец на крыльцо явился мучитель, закрыл дом, спрятал ключи в карман и быстро спустился по ступенькам.

– Идем, – бросил мне, как привязанной к крыльцу собачонке, даже не глядя.

– Потащил меня с собой, и смотришь так, словно я мебель. Знаешь ли, это довольно жутко, – я соскочила вслед за ним, естественно, чуть было не споткнулась и отстала на целых пять шагов.

– Тебе не угодишь, то ты знать обо мне не хочешь, то страдаешь от недостатка внимания. Я не вижу особого смысла нам с тобой сближаться, сама головой подумай, – отмахнулся он всё так же бесстрастно, не оглядываясь на меня.

Да тебе просто плевать. Не лукавил бы уж.

– Я всего лишь хочу, чтобы нам обоим легче было потом обо всем забыть, – после паузы продолжил он, пристегиваясь.

Да как же, забудешь тут. Ты и на теле-то моем, Ланкмиллер, успел оставить порядочно шрамов, что уж тут говорить про душу.